Влечение к супруге своего начальника, барона Мартинбейра, оказалось пагубным для него. Он до сих пор не мог понять, как Пирасионе удалось убедить его пойти на преступление, воспоминание о котором не давало ему покоя ни днём, ни ночью. И, тем не менее, Нармин не остался в Карсдейле, так как не мог заставить себя оторваться от этой женщины, казавшейся воплощением истинного совершенства — во всём, что не касалось её жестокой и коварной души. Их встречи продолжались, хотя случались всё реже — Армаок начал понимать, что Пирасиона использовала его, чтобы стать свободной. Её муж, барон Мартинбейр, после тяжёлой болезни, вынудившей его оставить пост посла в Карсдейле и вернуться на родину, наконец, скончался несколько недель назад. И только Нармин знал, что его недуг проистекал не из естественных причин, а был следствием отравления. Пирасиона поделилась с Армаоком своим планом во время их очередного бурного свидания. Ей удалось убедить его, что она должна стать свободной, чтобы принадлежать только ему. В то время Нармину была невыносима мысль, что кто-то, кроме него, пусть даже законный супруг, может обладать Пирасионой, и он позволил ей обмануть себя. Он первый дал старому барону порцию яда. Потом они по очереди травили его, подмешивая малые дозы в пищу и питьё: она — когда муж был дома, он — когда начальник находился на службе. Результаты не заставили себя ждать: барон занемог. К счастью для любовников, яд был такой редкий, что ни один лекарь не сумел обнаружить его. Пирасиона продолжала травить супруга и по возвращении в Урдисабан, так что его смерть не стала для Нармина сюрпризом. К тому времени он уже разгадал её игру и старался избегать встреч, хотя порой не мог совладать с собой — как тогда, когда должен был сопровождать казантарского посла, но исчез ради свидания с Пирасионой, из-за чего получил выговор от Сафира.
Армаоку снилось, как он подсыпает порошок в блюда барона — раз за разом, день за днём. Совсем крошечные порции, которые нельзя было почувствовать, но которые медленно подтачивали здоровье старика.
Проснувшись, Нармин ощутил себя на редкость несчастным. Его одолевало раскаяние, и за завтраком он выглядел совершенно рассеянным. Яркие картины запомнившегося сна бередили душу и неотступно преследовали — словно навязчивые галлюцинации душевнобольного.
После краткой трапезы отряд двинулся в путь. Нармин насвистывал песенку, чтобы отвлечься, и время от времени заговаривал со спутниками обо всякой ерунде — лишь бы не вспоминать о бароне Мартинбейре и Пирасионе.
День прошёл для него тягостно. Когда всадники спешились в четверти мили от башни и укрылись в овраге, он чувствовал себя совершенно измученным и не мог думать о предстоящем деле. А отправляться в цитадель казантарца ему нужно было в одиночестве, так как его миссия требовала искусства ассасина, по сравнению с которым выучка даже лучшего преторианца была подобна грации слона в посудной лавке.
Всадники дождались темноты. Ночь выдалась ветреная и дождливая. Часов с десяти зарядил дождь и лил всё сильнее. Гвардейцы нарубили веток и построили шалаши, но вокруг всё равно было сыро и промозгло. Поужинав вяленым мясом, хлебом и сыром, люди расположились в укрытиях, дожидаясь полуночи.
Нармину было тоскливо. До того, как он должен будет расстаться со своими спутниками, оставалось меньше часа, и он понимал, что может не вернуться из белой башни, возвышавшейся над верхушками деревьев. Он вспоминал, чему его учили в Карсдейле, но он слишком мало времени провёл среди ассасинов, чтобы перенять у них все премудрости мастерства. По большому счёту, Нармин мог рассчитывать только на удачу, а в неё дождливой ночью верилось с трудом.
Над головами людей сверкнула молния, и через несколько мгновений донёсся раскат грома. Через короткий промежуток последовала ещё одна вспышка, затем — другая. Гроза приближалась, и вокруг становилось всё темнее и безрадостнее. Деревья казались в свете молний молчаливыми часовыми, расставленными вокруг башни. В кочках и кустах Нармину виделись затаившиеся соглядатаи и дикие звери. Он старался взять себя в руки, но не мог: смятение усиливали не оставлявшие его образы из прошлого.
Наконец, наступила полночь, а Армаок всё сидел в шалаше. Гвардейцы поглядывали на него с ожиданием и легким недоумением, но ему не хотелось покидать этот импровизированный лагерь. Прошло ещё полчаса, прежде чем стало ясно, что затягивать дольше нельзя. Тогда Нармин поднялся и подозвал капитана преторианцев.