Действительно, разжигая страдания и смерть вдали от глаз своих граждан, западные страны теперь боятся возвращения закона меча, его прихода в одном из тех благочестивых актов возмездия, которые предписывает закон талиона. Чтобы защитить себя, они используют расизм как крючковатое лезвие, ядовитое дополнение к нищему национализму, то есть к национализму, который превратился в последние лохмотья в тот час, когда реальные центры принятия решений денационализируются, богатства переводятся в офшоры, державы и массовый долг анклавируются, целые территории зонируются, а целые народы вдруг становятся ненужными.
Но если расизм стал таким коварным, то это еще и потому, что он стал частью конституирующих драйвов и экономической субъективности нашего времени. Он стал не только продуктом, который можно потреблять, как и другие товары, предметы и продукты. В эпоху "салата" без этого ресурса "общество зрелищ", описанное Ги Дебором, просто перестало существовать. Во многих случаях оно приобрело почти сумбурный статус. Позволить себе немного расизма можно не потому, что это что-то необычное, а в качестве ответа на общий призыв неолиберализма к смазливости. Вон с всеобщей забастовкой. С жестокостью и сексом. В нашу эпоху, где доминирует страсть к наживе, это сочетание смазки, жестокости и сексуальности способствует ассимиляции расизма "обществом спектакля" и его молекуляризации через структуры современного потребления.
Расизм практикуется без осознания этого. А потом выказывают свое изумление, когда кто-то другой обращает на это внимание или осуждает. Это удовлетворяет нашу жажду развлечений и позволяет нам избежать окружающей скуки и монотонности. Мы притворяемся, что эти действия безобидны и не имеют того значения, которое им приписывается. Мы обижаемся, когда полиция другого порядка лишает нас права на смех, права на юмор, который никогда не направлен против нас самих (самобичевание) или против сильных мира сего (в частности, сатира), но всегда против тех, кто слабее нас, - права смеяться за счет тех, кого мы хотим заклеймить. Веселый и неистовый нанорасизм, совершенно идиотский, получающий удовольствие от погрязания в невежестве и заявляющий о своем праве на глупость и на насилие, которое она порождает, - вот в чем заключается дух нашего времени.
Мы должны опасаться, что переключение может уже произойти. Что еще не слишком поздно. И что, в конце концов, мечта о достойном обществе больше не является просто миражом. Мы должны опасаться насильственного возврата к эпохе, когда расизм еще не был отнесен к "позорным местам" нашего общества, к тем местам, которые, не искореняя, старались скрыть. Отныне расизм будет носить яркий и дерзкий характер, и благодаря этому до сих пор приглушенный бунт против общества будет становиться все более открытым и велеречивым, по крайней мере, со стороны затворника.
Вопрос о принадлежности остается без ответа. Кто отсюда родом, а кто нет? Те, кого здесь быть не должно: что они делают в нашем доме? Как от них избавиться? Но что означают слова "здесь" и "там" в эпоху, когда миры переплетаются (объединяются в сеть), но при этом вновь балканизируются? Если стремление к апартеиду действительно является одной из характеристик нашего времени, то реальная Европа, со своей стороны, уже никогда не будет такой, как прежде, то есть моноцветной. Иными словами, никогда больше не будет (если вообще будет) уникального центра мира. Отныне мир будет спрягаться во множественном числе. Он будет жить во множественном числе, и абсолютно ничего нельзя будет сделать, чтобы изменить это новое состояние, которое настолько же необратимо, насколько и необратимо. Одним из последствий этого нового состояния является реактивация, среди многих, фантазии об уничтожении.
Эта фантазия присутствует в любом контексте, в котором социальные силы склонны представлять политическое как борьбу на смерть против безусловных врагов. Такая борьба квалифицируется как экзистенциальная. Это борьба без возможности взаимного признания и тем более примирения. Она противопоставляет друг другу различные сущности, каждая из которых обладает квазинепроницаемой субстанцией, или такой, о которой могут сказать только те, кто - по совокупности законов крови и почвы - принадлежит к одному и тому же виду. Политическая история, равно как и история мысли и метафизики на Западе, пропитана этой проблематикой. Евреи, как мы знаем, поплатились за это в самом сердце Европы. До этого негры и коренные народы, особенно в Новом Свете, были первыми, кто встал на этот кровавый Путь скорби.