Несмотря на этот ужас и символическую замкнутость, раб сохраняет измененные взгляды на время, работу и себя. Это второй парадоксальный элемент плантаторского мира как проявления состояния исключения. Раб, к которому относятся как к не существующему более орудию и инструменту производства, тем не менее способен привнести в спектакль практически любой объект, инструмент, язык или жест, а затем стилизовать его. Разрыв с выкорчеванностью и чистым миром вещей, из которого он раб демонстрирует протеистические возможности человеческой связи через музыку и само тело, которым якобы обладал другой человек.
Если в плантаторской системе отношения между жизнью и смертью, политика жестокости и символика сквернословия размываются, то в колонии и при апартеиде возникает своеобразная формация террора, к которой я сейчас и обращусь. Самая оригинальная черта этой формации террора - соединение биовласти, состояния исключения и осадного положения. Раса снова играет решающую роль в этом соединении. В большинстве случаев расовый отбор, запрет смешанных браков, принудительная стерилизация и истребление побежденных народов нашли свое первое испытание в колониальном мире. Здесь возникают первые синтезы между mas- sacre и бюрократией - этим воплощением западной рациональности. Арендт развивает тезис о связи между национал-социализмом и условным империализмом. По ее мнению, колониальное завоевание раскрыло доселе невиданный потенциал насилия. Вторая мировая война предстает как применение методов, ранее предназначавшихся для "дикарей", к "цивилизованным" народам Европы.
То, что технологии, породившие нацизм, зародились в плантации или колонии, или то, что, согласно тезису Фуко, нацизм и сталинизм лишь усилили ряд уже существовавших механизмов западноевропейских социальных и политических формаций (порабощение тела, санитарные нормы, социал-дарвинизм, евгеника, медико-юридические теории наследственности, вырождения и расы), в конечном итоге не имеет значения. Однако факт остается фактом: в современной философской мысли, в воображении и практике европейской политики колония представляет собой место, где суверенитет, по сути, заключается в осуществлении власти вне закона (ab legibus solutus) и где "мир", скорее всего, примет облик "бесконечной войны".
Действительно, такая точка зрения соответствует определению суверенитета, выработанному Карлом Шмиттом в начале двадцатого века, которое рассматривает его как власть принимать решения о состоянии исключения. Чтобы оценить эффективность колонии как формирования террора, нам необходимо совершить экскурс в само европейское воображение, связанное с важнейшим вопросом о приручении войны и создании европейского правового порядка (Jus publicum Europaeum). В основе этого порядка лежат два ключевых принципа. Первый постулирует юридическое равенство всех государств, и это равенство было, в частности, применено к праву на ведение войны (лишение жизни). Вести войну означало две вещи. С одной стороны, убийство или заключение мира признавалось одной из важнейших функций любого государства. Эта функция шла рука об руку с признанием того, что ни одно государство не может претендовать на власть за пределами своих границ. И наоборот, государство не могло признать никакой власти над собой в пределах своих границ. С другой стороны, государство, со своей стороны, обязывалось "цивилизовать" способы убийства и приписать рациональные цели самому акту убийства.