Сама колониальная оккупация заключалась в захвате, разграничении и установлении контроля над географической территорией, в написании нового набора социальных и пространственных отношений на земле. Формирование новых пространственных отношений (территориализация) в конечном счете сводилось к созданию границ и иерархий, зон и анклавов; подрыву существующих механизмов собственности; дифференцированной классификации людей; добыче ресурсов; и, наконец, созданию большого резерва культурных образов. Эти образы наполняли смыслом установление различных прав для различных категорий людей, прав с различными целями, но существующих в одном и том же пространстве, - короче говоря, осуществление суверенитета. Таким образом, пространство было сырьем для суверенитета и насилия, которое он в себе несет. Суверенитет означал оккупацию, а оккупация - низведение колонизированных в третью зону между субъектностью и объектностью.
Так было в случае с режимом апартеида в Южной Африке. Здесь структурной формой был тауншип, а хоумленды стали резервациями (сельскими базами), с помощью которых можно было регулировать поток трудовых мигрантов и сдерживать африканскую урбанизацию. Как показала Белинда Боззоли, тауншип в особенности был местом, где "жестокое угнетение и бедность испытывались на расовой и классовой основе". Как социально-политическая, культурная и экономическая структура, тауншип представлял собой особый пространственный институт, научно спланированный для целей контроля. Функционирование "родных земель" и тауншипов предполагало жесткие ограничения для чернокожих на производство продукции для рынков белых районов, прекращение землевладения чернокожих, за исключением зарезервированных районов, запрет на проживание чернокожих на белых фермах (за исключением слуг, работающих у белых), контроль за притоком городского населения, а позднее и отказ африканцам в гражданстве.
Франц Фанон ярко описывает пространственный характер колониальной оккупации. Прежде всего, утверждает он, колониальная оккупация влечет за собой разделение пространства на отсеки. Она предполагает установление границ и внутренних рубежей, олицетворяемых казармами и полицейскими участками; она регулируется языком чистой силы, непосредственного присутствия, частых и прямых действий; и она основана на принципе взаимной исключительности. Но что еще более важно, именно так действует некровласть: "Город, принадлежащий колонизированному народу... - это место с дурной славой, населенное людьми с дурными наклонностями. Там рождаются, неважно где и как; там умирают, неважно где и как. Это мир без простора; люди живут там друг на друге. Родной город - это голодный город, в котором не хватает ни хлеба, ни мяса, ни обуви, ни угля, ни света. Родной город - это скрюченная деревня, город, стоящий на коленях". В данном случае суверенитет означает способность определять, кто имеет значение, а кто нет, кто может быть использован, а кто нет. Колониальная оккупация позднего модерна во многом отличается от оккупации раннего модерна, в частности, сочетанием дисциплинарного, биополитического и некрополитического. Наиболее реализованной формой некро-власти является современная колониальная оккупация Палестины. Здесь колониальное государство исходит в своих фундаментальных притязаниях на суверенитет и легитимность из авторитета своего собственного конкретного нарратива истории и идентичности. В основе этого нарратива лежит идея о том, что государство имеет божественное право на существование, - нарратив, который конкурирует с другим за одно и то же сакральное пространство. Поскольку эти два нарратива несовместимы, а две популяции неразрывно переплетены, демаркация территории на основе чистой идентичности становится практически невозможной. Насилие и суверенитет в этом случае претендуют на божественную основу: сама народность выкована трудами одного божества, а национальная идентичность воображается как идентичность против Другого, против других божеств. История, география, картография и археология должны подкрепить эти претензии, тем самым тесно связывая идентичность и топографию. Как следствие, колониальное насилие и оккупация в значительной степени подкреплены священным террором истины и исключительности (массовые изгнания, переселение "апатридов" в лагеря беженцев, основание новых колоний). Под террором сакрального скрываются пропавшие кости, которые постоянно раскапывают; постоянная ре-мембранизация разорванных тел, разрубленных на тысячи частей и никогда не ставших прежними; ограничения, или, лучше сказать, невозможность представить себя в качестве "первоисточника".