Фестиваль воображения
Давайте остановимся на этом основополагающем моменте, который у Фанона имеет название: радикальная деколонизация. В его работах эта деколонизация уподобляется силе отказа и прямо противопоставляется страсти привыкания. Эта сила отказа составляет первый момент политического и субъекта. Фактически, субъект политического - или фаноновский субъект - рождается для мира и для себя через этот инаугурационный жест, а именно способность сказать "нет". От чего отказываются, если не от порабощения, и прежде всего от порабощения репрезентацией. Ведь в расистских контекстах "представлять" - это то же самое, что и "уродовать". Воля к репрезентации - это, по сути, воля к разрушению, направленная на насильственное превращение чего-то в ничто. Репрезентация, таким образом, участвует одновременно в игре теней и в акте разрушения, даже если после этого разрушения все еще существует нечто, принадлежавшее прежнему порядку.
Как символическая операция, репрезентация не обязательно ведет к возможности взаимного признания. Во-первых, в сознании представляющего субъекта репрезентируемый всегда рискует превратиться в объект или игрушку. Позволяя репрезентировать себя, он лишает себя возможности создать себе, как для себя, так и для мира, самовосприятие. Этот субъект вынужден принять образ, который потребует от него бесконечной борьбы. Этот субъект борется с образом, который ему навязали, от которого он пытается избавиться, автором которого он не является и в котором он едва узнает себя. Тогда, вместо того чтобы быть "полностью тем, что [он есть]", предполагая, что это возможно, этот субъект обречен жить своим сознанием как недостатком. В истории противостояния Запада и далеких миров манера репрезентации Другого фактически лишает его всего содержания и оставляет его безжизненным, "в телесной борьбе со смертью, смертью по эту сторону смерти, смертью в жизни". Такова негативная теория репрезентации, лежащая в основе идеи расового насилия, сформированной Фаноном. Такое насилие действует не только через взгляд. Оно опирается на всевозможные меры, среди которых, например, пространственное разделение и одноименная сегрегация, расистское разделение "грязной работы" (в конце которой, например, "сенегальским снайперам" было поручено покончить с малагасийскими повстанцами путем кровопролития), а также такие технологии, как язык, радио и даже медицина, наделенные, как и подобает случаю, смертоносной силой. Насилие порождает целую серию выживших. Эти выжившие - по сути, мужчины и женщины, замкнутые в телесной борьбе с поглотившей их тенью, мужчины и женщины, которые пытаются разорвать ее и прийти к самосогласованности.
Если Фанон так много останавливается на теневом облике жизни в ситуациях безумия (расизм, с этой точки зрения, рассматривается как особый случай психического расстройства), то всегда для того, чтобы набросать утвердительный и почти солнечный момент, момент взаимного признания, возвещающий о появлении "человека, подобного всем остальным". У человека "как у всех" есть тело. У него есть ноги, руки, грудная клетка, сердце. Он не является грудой органов. Он дышит. Он ходит.
Подобно тому, как тело всегда одушевлено и находится в движении, то есть дышит и ходит, так и тело всегда является носителем имени. Имя отличается от прозвища: он, неважно, кто он; мы будем регулярно называть его Мухаммедом или Мамаду. По мнению Фанона, прозвище - это результат фальсификации первоначального имени, основанный на идее, которая, как мы знаем, является "отталкивающей" (dégueulasse). Имя сочетается с лицом. Никакое взаимное признание не возникает без утверждения, что лицо Другого если не похоже на мое, то, по крайней мере, близко к нему. Жест утверждения лица Другого как визажа, чьим опекуном я являюсь априори, прямо противоположен жесту вытеснения, наблюдаемому, например, при профилировании его лица или расовом профилировании.
Наконец, Другой является Другим лишь постольку, поскольку у него есть место среди нас, постольку, поскольку он находит среди нас место, постольку, поскольку мы находим для него место среди нас. Признание того человеческого, что я есть, в облике стоящего передо мной мужчины или женщины - вот условие, при котором "человек, живущий на этой земле" - эта земля как дом всех - больше, чем груда органов, и больше, чем Мухаммед. И если правда, что эта Земля - дом всех, то никто не может быть обязан вернуться домой.