Он кивнул в сторону стойки, облепленной толпой кричащих, курящих, толкающихся писателей и их приспешников. Неужели ведьмам удалось прогнать из Юрты всех, подумала Грейс? Краем глаза она смутно заметила женщину в обтягивающих белых брюках, танцующую на столике, и испугалась. Вот только за что, за столик или за швы на одежде Дженни Бристольз?
— Что еще за пьяная игра? — насторожилась Грейс.
Том обожал пьяные игры, особенно одну, заключавшуюся в том, чтобы выплескивать вино в лицо каждому третьему, если кто-то не смог правильно ответить на вопрос. Поэтому неудивительно, что вечеринки у него дома редко дотягивали до полуночи.
— Она называется «худселлер».
— То есть бестселлер наоборот?
В мозгу Грейс, затуманенном алкоголем, мелькнуло опасение, не пытается ли Генри подтрунить над «Хатто и Хатто». Нельзя отрицать, что успехи издательства, судя по списку десяти бестселлеров «Санди таймс», весьма скромны, чтобы не сказать — отсутствуют. Адам Найт, заведующий отделом художественной литературы издательства, любил повторять, что «Хатто и Хатто» будет до конца отстаивать право публиковать книги, которые никто не читает, но эта мысль вызывала у Грейс некоторые сомнения.
— Вот именно. Ты должна придумать какой-нибудь глупый вариант названия известной книги. Например, вместо «Алисы в стране чудес» — «Алиса в стране повес».
В голове Грейс смутно звякнул колокольчик.
— Это то же самое, что есть на радио? «Извините, можно наводящий вопрос?»
Генри нетвердо кивнул.
— Только у нас все по-другому. Если придумываешь непродаваемую книгу, я выпиваю стакан до дна, и наоборот. Ты начинаешь.
Грейс помолчала, в ее мозгах не было ничего, кроме хаотичной пустоты. И вдруг совершенно неожиданно ее осенило:
— …«Кретин Дорвард»!
— Отлично. — Осушив свой бокал, Генри наполнил бокал Грейс до краев. — «Шприц и нищий».
Грейс прыснула.
— Как насчет «Джем Эйр»?
Ее голова вращалась все быстрее.
— «Дом Жуан».
— «Король дыр», — фыркнула Грейс, залпом опрокидывая бокал в рот. Грейс давно уже так не смеялась.
— «Война и мыло»! — крикнул Генри, падая со стула на группку писателей у него за спиной.
— Моя нога! — возмутился Луи де Верньер.
— «Посмертные сосиски Пиквикского клуба».
В глазах Грейс сверкали слезы. Мир кружился хороводом, наполненный весельем и смехом; и в кои-то веки в этом мире не было Сиона.
— «Идеальный душ».
— «Оливье Твист»! — торжествующе заорала Грейс, со смутным недоумением замечая, что и она упала со стула.
— Нам пора убираться отсюда, — пробормотал Генри, помогая ей подняться на ноги.
Пошатываясь, они направились к выходу. Грейс, опиравшаяся на плечо Генри, вдруг обнаружила, что ясное предзакатное небо уже затянулось покрывалом темно-синего бархата, на котором россыпями алмазов сверкали звезды.
Остановившись, они повернулись друг к другу. Грейс смутно почувствовала, как к ней приближается лицо Генри. Его губы прикоснулись к ее губам, и она вдохнула его запах. Мажорные ноты зубной пасты «Колгейт», теплое дуновение пота и чеснока, слабый привкус одеколона. Плюс многообещающий аромат вожделения.
Поцелуй Генри оказался истовым, жадным, даже алчным. Образ Сиона, помаячив мгновение, быстро растаял. Настал час расплаты за всю его сверхурочную деятельность, подумала Грейс беззаботно и торжествующе.
Генри медленно оторвался от ее губ. Грейс почувствовала, как он тянет ее за руку и увлекает прочь от палаток, словно по волшебству избегая растяжек, на тот конец поля, где стоит одинокое развесистое дерево, что в лунном свете отбрасывало непроницаемую черную тень. Грейс, семенившей следом за Генри с застывшей на лице глупой улыбкой, происходящее казалось естественным и неизбежным. У нее не было чувства вины, только восторженное предвкушение.
На следующее утро Грейс водила ложкой по тарелке с овсяной кашей, и звон металла о фарфор усиливался ее похмельем и промозглой пустотой обеденного зала. Судя по столам с пустой посудой, Грейс была одной из последних — все остальные, очевидно, уже позавтракали и ушли. Она прилагала все силы, чтобы не встречаться взглядом с хозяйкой; вероятно, та слышала вчера ночью их возвращение, сопровождавшееся грохотом и сметками. Определенно, тарелка с овсянкой опустилась на стол перед Грейс гораздо выразительнее, чем можно было ожидать.
Грейс уныло оглядела затвердевшие желтки яичницы, бледные, сморщенные куски бекона, почерневшие грибы и водянистую оранжевую жижу, натекшую из жареных помидоров. Как только аппетитный аромат достиг носа, желудок подступил к горлу. Грейс решила сходить на завтрак: пациент или умрет, или выздоровеет. Но речь только об исцелении тошноты. Вылечить гложущее чувство вины в желудке и чувство отвращений к себе, першащее в горле, оказалось гораздо сложнее.