Я знала, в чем тут дело, – от Тони Киршштайн. Она мне рассказала, что слово, о котором человек усиленно думает, он мысленно еще и произносит, чем вызывает движения в области гортани, которые легко прочитать, когда выбор слов невелик, например числа от одного до десяти.
Господин Шпигель проводил на мне и другие опыты: сверлил меня взглядом и прикидывался, будто через него со мной говорит мой отец. Тут мне очень пригодился мой снобизм. “Папа никогда бы не заговорил тем языком, каким пользовался его конторский персонал, – сказала я, – но о подобных различиях вы, вероятно, вообще понятия не имеете”.
Тут он потерял ко мне всякий интерес и засобирался: “Поздно уже, пойду”. Я же, зная, что мне совершенно ни к чему наживать врага в лице этого человека, обещала информировать его, если замечу что-нибудь особенное.
Прежде чем порвать письмо участкового судьи Бляя, я заучила кой-какие его формулировки. Оставшись одна в своей меблированной комнатушке у Якобсонов, я вслух вела разговоры сама с собой. Представляла себе, что бы сказали в такой ситуации родители: “Судьба обошлась с этой несчастной женщиной как мачеха, и нам ее жаль. Но она опустилась, а утрату моральных устоев одобрять нельзя. Нужно порвать с ней”.
Приложив немалые усилия и забраковав несколько проектов, я написала участковому судье ответное письмо, в котором поблагодарила за благонамеренное предупреждение. Объяснила ему, что было бы неразумно показать означенной даме, что я хочу с нею порвать. Разрыв должен произойти очень осторожно и постепенно.
Но уже через несколько дней случился скандал. Вечеринки у Тони Киршштайн мало-помалу превратились в вульгарные полукриминальные сборища, нередко с оттенком непристойности. Я слыла там большим острословом и блестящей забавницей, что мне, конечно же, нравилось.
В тот вечер Тони Киршштайн посулила гостям замечательный сюрприз:
– Сейчас выключим свет – и вперед: каждый с каждой, и каждая с каждым.
Она вздумала устроить то, что теперь называют групповым сексом. Мне стало противно, но я, смеясь, сказала:
– Сперва мой сенсационный фокус. Я придумала очень веселую штуку, но для этого мне нужно пальто.
– Сгораю от любопытства! – сказала хозяйка и принесла мне пальто. Все вытаращили глаза, ожидая фокуса, а я сказала:
– Я ухожу.
– Я с тобой, – спокойно произнес ее сын Вольфганг, и мы оба вышли из квартиры.
– Куда пойдешь? – спросила я.
– Не знаю.
– И что прикажешь с тобой делать?
– Не знаю.
В общем, я взяла его с собой. Мы буквально прокрались в якобсоновскую квартиру. Ведь никто не должен услышать, что я пришла с парнем. На ночь мы могли устроиться только на моей узкой кровати. И очень гордились, когда улеглись рядом, как брат с сестрой. Наутро он ни свет ни заря тихонько ушел.
Позднее я сообразила, что из-за Тони Киршштайн впуталась в еще одну переделку. Госпожа Якобсон рассказала мне о своем зяте. Он был прикован к инвалидному креслу, страдал тяжелой формой болезни Паркинсона и почти не мог спать. Квартирная хозяйка спросила, нет ли у меня возможности достать побольше сильного снотворного. Она, разумеется, хорошо заплатит.
Я поговорила с Тони Киршштайн. “Нет ничего проще”, – сказала она. Однажды у нее уже случился конфликт с законом: она продавала наркоманам рецепты на морфий. Сейчас она тоже выписала несколько рецептов и предупредила, чтобы я покупала таблетки в разных местах по всему Берлину. Если аптекари спросят, надо говорить: “Нет, это не для меня, а для моей соседки”.
Таблетки я купила и половину полученных от хозяйки денег отдала Тони Киршштайн. Вскоре зять госпожи Якобсон умер. А несколько месяцев спустя я как-то раз приметила на ярмарке странную пару: женщину в безупречном, сшитом на заказ костюме довоенного качества, из тонкого английского сукна; мужчина, определенно лет семидесяти, все время ручищей поглаживал ее по заду, что ей, похоже, нравилось. Когда она обернулась, я узнала госпожу Лессер, сестру госпожи Якобсон и вдову больного паркинсоном. Слегка смущенно она представила мне своего нового друга, портье и соседа по кварталу. И рассказала, что его жена тоже страдала паркинсоном и умерла фактически одновременно с ее мужем. “Мы товарищи по несчастью”, – добавила она.