Я только рукой махнула. Может, и хотела бы рассказать, да не могу, а писать о таком не умею. Ничего, это же не самое страшное, что может с человеком случиться. Отчего-то вспомнились молодые воины на берегу реки, погибшие от жутких ран. Вот где ужас! А меня всего лишь парень бросил. Да и был наш с Ерофеем договор бесперспективным. Какая из меня жена?
Допила воду, тряхнула головой, старательно изобразила улыбку и раскрыла руки, демонстрируя готовность принять близняшек в объятья.
И в тот момент, когда девчонки прижались ко мне и четыре тёплые детские ладошки стали жалеючи гладить по волосам, лицу, плечам, я вдруг вспомнила, отчего потеряла сознание. Когда, скорчившись от боли в душе, беззвучно рыдала, оплакивая свою несчастную жизнь, то почувствовала, как Сила моя жаждет вырваться и поквитаться со всем миром.
Ох, испугалась же я! Ведь никто ни в чём не виноват. Ерофей? Так он живой человек, а не монах, взявший на себя обет безбрачия. Та девчонка, что выскочила проводить парня на крыльцо? Она, должно быть, тоже любит. За что же их?
Борьба по укрощению Силы вымотала меня до полного опустошения и потери сознания. Оно и к лучшему. В топке противостояния сгорела боль. А та пустота, что осталась вместо неё, постепенно заполнится. Да хоть бы и работой. Дел-то полно. И начну прямо сейчас.
Написала записку Савве с просьбой показать новые ткани. Может, что-то для карнавальных нарядов моих знатных клиентов подойдёт. Да и образцы новинок для каталожных альбомов не помешают. Хозяин встал было, чтобы проводить, но Катя почтительно, с мягкой улыбкой аккуратно потянула у него из руки ключ:
— Позволь мне, муж любимый, поводить гостью по складу?
Купец хмыкнул в усы и, отдавая тяжёлую узорчатую металлическую полоску, на несколько секунд задержал руки жены в нежном захвате своих больших ладоней. Встретились взглядами и зависли, не видя никого вокруг.
Отвернулась, чтобы нескромным вниманием не смущать супругов. Прислушалась к себе. Пустота. Нет ни боли, ни завистливой горечи. Правда, и радости за подругу нет. Холодная констатация факта — эти двое счастливы.
Бродя по складу, рассматривая шелка, бархат и атлас, удивилась пониманию того, что такое отстранённое эмоциональное состояние мне привычнее и понятнее, чем то упоение жизнью, которое я испытывала, живя в этом мире. Наверное, повзрослела, сделала вывод о себе самой и вернулась к выбору ткани.
Один из рулонов привлёк внимание непривычным цветом. Так как окраска ткани было делом трудоёмким и затратным, то в яркие цвета окрашивали только дорогие полотна, из которых шили наряды для богатых людей. Простой люд носил одежду более приглушённых, близких к натуральным расцветок. Этот шёлк по цвету был близок к цвету кожи человека. Только я увидела его, сразу поняла, как исполнить задуманные костюмы.
Помнится, в древние века греки облачались в элегантно задрапированные хитоны и пеплосы, а от ветра и холода укрывались гиматиями и хламидами. * В таких же одеждах они изображали и своих богов.
Сложного в исполнении такого костюма не было ничего, но я была уверена, что ни одна из моих клиенток не рискнёт появиться на балу в платье на голое тело. Да ещё и с незашитым правым краем. Можно, конечно, было попрать первоисточники и сшить наряд «по мотивам», но тогда весь смысл терялся.
А теперь я знаю, как и приличия соблюсти, и представить семью приятельницы в истинном облике обитателей Олимпа.
*Хитон — туника без рукавов или с короткими рукавами, подпоясанную на талии (у мужчин) или под грудью (у женщин). Пеплос — женская одежда, похожая на длинное просторное платье.
Гиматий — накидка в виде большого отрезка ткани, которым обвивали тело.
Хламида — плащ, верхняя одежда.
«И что у нас плохого?» — именно с этого вопроса хотелось мне начать тайное совещание, но, подумав, что чёрный юмор старички вряд ли оценят, просто вопросительно посмотрела на Мезислава Ждановича.
— Дру́ги мои, — обратился к нам с дедом ветеран, — хочу доложиться, что стало известно о кухарке Цветаве. Попросил я людей, ведающих в тайных делах, чтобы проследили они за бабой зловредной и выведали, с кем в сговоре она.
Бывший сотник подтянул к себе чашку, наполненную отваром кипрея с мятой, сделал пару глотков, прикрыл глаза от удовольствия, вернул чашку на блюдце и взглянул на нас с дедом.
— Мезислав, — дед неторопливо разгладил складки на скатерти, — я хоть и слабый чародей, но сплести заклинание на то, чтобы твой же костыль тебя пониже спины стукнул за то, что жилы мотаешь, сумею.
Отставной сотник независимо фыркнул, но продолжил, достав из кармана бумажку со списком:
— Так вот… Мы смело можем вычеркнуть боярыню Истиславскую — она недавно, после смерти мужа, в монастырь удалилась от суеты мирской. Вряд ли столь набожная женщина станет каверзы строить…
Я мысленно хмыкнула, вспомнив, почему внесла в список эту фамилию. Дама хотела заказать белоснежный спальный комплект в подарок своей дочери. Но на тот момент белого шёлка в лавках у купцов столичных не было. Ружена предложила выбрать из самых светлых образцов ткани, что были в наличии, но боярыня стояла на своём, утверждая, что только белое исподнее приличествует носить добропорядочным женщинам. Продавщица высказывала участие и сожаление, но покупательница сердилась всё больше. Похоже было, что дама чрезвычайно упряма и привыкла получать своё. Наконец, поняв, что купить желаемое не получится, она в сильнейшем раздражении направилась к выходу, бросив напоследок:
— Пожалеете!
«Не она так не она», — подумала я и продолжила слушать доклад.
— Эти, — ветеран ткнул в следующую строчку, — тоже невиновны.
Сестры Яровидовы давно мечтали шить себе платья в моей мастерской, но при этом всеми возможными способами старались сбить цену до малой серебряной монеты. Мне хватило одного раза, когда три платья, заказанные каждой из сестёр, остались невыкупленными в ателье. Отдавать наряды в долг, как предложили ушлые боярышни, я не собиралась. После того случая девицы ещё несколько раз делали попытки уговорить меня на сотрудничество, но я категорически отказывалась и предлагала сначала выкупить первый заказ, который давно уже их ждёт. На что сестрицы только фыркали, а я разводила руками: «На нет и суда нет».
— Осталось только одно имя, — пожевав губами, констатировал дед. И прочитал вслух, отодвинув лист на всю длину руки: — Боярыня Луготинская.
— Она, голубушка! — азартно закивал головой Мезислав Жданович. Выглядел он сейчас как охотник, загнавший в ловушку знатную дичь. Еще чуть-чуть, и можно будет чучело набивать. — Цветава родная сестра одной из приживалок боярыни. Жаль, что нет свидетелей сговора, но не впервой же на тебя Луготинская нападает?
Сотник вопросительно посмотрел на меня, и я через деда поведала о скандальном случае на прошлое Новолетье.
— Ну вот! Я же говорю, что она! — хлопнул себя по коленям ветеран.
— И что? — как-то слишком спокойно спросил чародей. — Не пойман — не вор. Наши догадки — это только наши догадки. Ты же сам предупреждал, что за клевету могут и кнутом выдрать. В таком деле нельзя торопиться, но надо как-то смочь исхитриться.
Мы с сотником согласно кивнули. Дед прав: поспешишь, людей насмешишь.
Решили оставить пока как есть. Старшие домовые убрали и нейтрализовали подклады, я же закончила поить работниц антидотом, и атмосфера в мастерской более-менее наладилась.
— Но оставлять так, как есть, нельзя! — упрямо стукнул костылём в пол воинственный ветеран.
Теперь согласно кивнули мы с дедом.
— Дарья Милановна, к вам скороход из дворца! — ворвалась ко мне в кабинет одна из работниц.
Я сложила и убрала в стол эскизы карнавальных костюмов, заперла дверь на ключ. Бережёного бог бережёт. Не хочется, чтобы на маскараде в посольстве встретились люди в одинаковых масках. Уже продумала, как наряды шить станем, чтобы никто посторонний не понял, что же это будет.
В салоне ждал молодой парнишка в форме служащего дворца. От нечего делать он, в удивлении приоткрыв рот, рассматривал коллекцию бабочек.