Выбрать главу

— Серьезнее, чем даже можно подумать.

В присутствии адъютанта Носке перешел на официальный тон:

— Если позволите, господин рейхсканцлер: каковы ваши впечатления?

Такую перемену тона Эберт воспринял, как должную.

— Я увидел глубоко патриотическое начинание: страна нуждается в дисциплинированных частях больше всего.

— Понадобится еще немного времени, — добавил от себя адъютант, — и результаты выучки оправдают себя вполне.

Их проводили до машины со всеми знаками уважения. На обратном пути Эберт хотя и молчал, но смотрел по сторонам не так хмуро.

А под конец, уже в Берлине, оставив Носке на углу улицы, куда ему надо было идти, похлопал его по плечу.

— Мы решили ввести тебя в состав имперского кабинета, знаешь?

— Ну что же, не откажусь.

— И на тебя, судя по всему, будут возложены важные функции.

Носке только кивнул в ответ и пошел своей дорогой.

Машина двинулась не сразу — шофер завозился с мотором, и Эберту была видна удаляющаяся нескладная фигура этого в недавнем прошлом журналиста средней руки, который оказался таким незаменимым в делах новой власти.

Эпилог. Убийцы идут по следам

I

С некоторых пор все чаще стали появляться листовки с призывами к убийству руководителей «Союза Спартака».

На густом красном фоне одной из них было крупно выведено:

«Рабочие, граждане!

Отечество близко к гибели. Спасите его!

Ему угрожают не извне, а внутри,

Угрожает спартаковская группа.

Убейте ее вождей! Убейте Либкнехта!

Тогда вы получите мир, хлеб и работу».

За подписью «Фронтовые солдаты» скрывался тот же Носке. Уж он-то хорошо знал, откуда грозит опасность режиму Эберта. Да и не только он. Как-то на одном собрании Шейдеману задали вопрос, как он относится к Либкнехту. Он ответил:

— Карл Либкнехт мой очень хороший друг, но теперь в политике я считаю его сумасшедшим, которого надо обезвредить. — И пояснил: — Если бы у меня был брат, который сошел с ума и с оружием в руках угрожал бы жизни пяти-шести человек, то я, не задумываясь, застрелил бы собственного брата, чтобы спасти других.

Вопрос об убийстве руководителей «Спартака», таким образом, стал составной частью государственной политики.

Вот почему охранники Отто Вельса врывались в помещение «Роте фане»: они надеялись захватить руководителей.

В обиход была широко пущена версия, что нормальной немецкой жизни мешают только спартаковцы. Обыватели поверили: стоит справиться со смутьянами, и в страну вернется спокойствие.

Призывы к расправе туманили темные головы. Иные солдаты хвастались: попадись им в руки эти люди, они бы с ними живо расправились. Да тут еще на низменные инстинкты действовало обещание крупной награды.

Встревоженная работница из Вильмерсдорфа сообщила Либкнехту, что в артиллерийском депо Шпандау распространяют листовки с призывом убить его, а убийце обещают двадцать тысяч марок.

Слух о вознаграждении возник не случайно. Друг Шейдемана крупный спекулянт Склярек пообещал тем, кто совершит расправу над спартаковскими вождями, крупную сумму.

Листовки вроде таких: «Уничтожайте все, что повергает нас в рабство! Каждый на своем месте в бой против «Спартака»!» — или совсем уже откровенные: «Смерть Либкнехту!», «Бей Розу Люксембург!», распространяемые в огромном количестве, делали свое дело.

Шейдемановцы пустили в оборот идеи безнаказанности и беспощадности. Обе в сочетании представляли роковую угрозу для тех, кто поддерживал пламя революции, гасимое правительством.

II

Странное дело, популярность «Спартака» была огромна: стоило ему бросить клич в массы, призвать их к протесту, как по зову его шли сотни тысяч. В то же время способность «Спартака» руководить действиями масс была невелика.

Да и могла ли группа, входившая в состав партии, готовой всегда к компромиссам, обладать тем опытом, который позволил бы повести за собой миллионы! Даже те рабочие, что готовы были идти за «Спартаком», не успели сплотиться как следует. А многие считали, что к социализму рано или поздно приведут страну понаторевшие в руководстве социал-демократы.

Пришел крайний срок для создания собственной партии. Предстояло разорвать наконец путы, связывавшие спартаковцев. Еще четырнадцатого декабря «Роте фане» опубликовала воззвание, заключавшее в себе программу новой самостоятельной партии, — «Чего хочет «Союз Спартака»?». Оставалось обсудить и утвердить эту программу на съезде.

«Союз Спартака» сделал последний шаг по отношению к независимым — потребовал созыва всегерманского съезда не позже двадцать пятого декабря. Но те даже не сочли нужным ответить на ультимативное требование. Мосты были, таким образом, сожжены.

Двадцать девятого декабря, после больших усилий, в условиях разобщенности, царившей в стране, открылась конференция левых сил, на следующий день объявившая себя учредительным съездом. Вопрос о необходимости самостоятельной революционной партии не вызывал сомнений больше ни у кого.

Было очевидно: отсутствие ее сыграло в бурной истории последних недель трагическую роль. Тем более она нужна была сейчас.

Так родилась наконец Коммунистическая партия Германии.

В. И. Ленин написал в связи с этим: «…когда «Союз Спартака» назвал себя «коммунистической партией Германии», — тогда основание действительно пролетарского, действительно интернационалистского, действительно революционного III Интернационала, Коммунистического Интернационала, стало фактом».

«Союз Спартака», так много сделавший для своей страны в невыносимых условиях войны, не сошел с исторической арены: называясь коммунистической, новая партия сохраняла еще некоторое время второе название.

Заседания конференции были прерваны на короткое время, и делегаты в полном составе приняли участие в грандиозном траурном шествии — похоронах убитых в «кровавый сочельник» матросов. В последний раз Либкнехт, Люксембург и Иогихес шагали впереди огромной процессии. Притихший Берлин наблюдал за тем, как медленно и мерно движутся нескончаемые колонны по Аллее победы. Разве могли знать берлинцы, что над всеми тремя уже занесен меч убийц и в следующий раз народ, скорбный и гневный, соберется проводить в последний путь Карла Либкнехта!

Похороны матросов состоялись в воскресенье. А в понедельник тридцатого декабря работа делегатов возобновилась. Снова царила деловая и страстная атмосфера. Устав и задачи партии не вызвали серьезных разногласий. Но вот вопрос о Национальном собрании, подготовка к которому шла в стране полным ходом, привел к спорам. Участвовать или бойкотировать выборы? Роза Люксембург доказывала, что участие коммунистов необходимо: в предвыборной борьбе новая партия завоюет себе авторитет и доверие масс. Но большинство питало ненависть к самой идее Национального собрания, означавшего резкий сдвиг вправо, в сторону буржуазного государства, и отвергло справедливое предложение Розы Люксембург. Чувства оказались сильнее разума и стратегии молодой партии. Решили, невзирая на выборы, заниматься своими делами. А дел было в самом деле по горло.

Еще одна задержка произошла в работе съезда: левые независимые как будто склонялись к тому, чтобы создать отдельную партию. Съезд снова приостановил работу в поисках общей с ними платформы. Через день стало ясно, что надежды на объединение двух группировок нет. Драма разобщенности стала на долгие годы уделом рабочего движения Германии.

Но самое важное в ее исторической жизни произошло: в муках борьбы и терзаниях полемики родилась партия, которой предназначено было повести немецкий народ через все суровые испытания.

III

Итак, на одном полюсе сплотились силы революции, окончательно сформировавшиеся только что; на другом — накопившие давний опыт силы контрреволюции.

Шейдемановцы поняли, что раздавить новую партию надо в зародыше, пока она не стала массовой. Не успела она просуществовать несколько зимних коротких дней, как сделалась жертвой грандиозной провокации. Замысел шейдемановцев был прост и циничен: вызвав партию на улицы, разгромить ее, а на вожаков натравить ищеек.