Солидный господин часто покачивал головой, размышляя о странном происшествии. "В городе поневоле становишься нервным, это город делает меня невротиком". Он в задумчивости вильнул бедрами, снял жесткую английскую шляпу и помахал ею, чтобы остудить шевелюру лесным воздухом.
Вскоре он опять считал шаги: раз, два, три… Нога за ногу, руки болтаются по бокам. Но вдруг, скользнув пустым взглядом по обочине, господин Михаэль Фишер увидел коренастого человека - себя самого, - который делает шаг назад, яростно бросается на цветы и напрочь сбивает одному одуванчику голову. Зримо предстало перед ним то, что прежде случилось на затененной дороге. Этот цветок, там, как две капли воды походил на все прочие. Но почему-то именно он, один, привлек взгляд господина Михаэля, его палку, его руку. Рука поднялась, тросточка просвистела… Вупп, и головы цветка как не бывало. Голова эта пролетела по воздуху, исчезла в траве. Бешено заколотилось сердце нашего коммерсанта. Отделенная от тела цветочная голова, шмякнувшись на траву, стала в нее ввинчиваться. Глубже, все глубже, сквозь дерновый слой в землю. Теперь она так торопилась попасть в нутро земли, что удержать ее было уже не под силу ничьим рукам. А сверху, из обезглавленного тела, капала, стекала с обрубка шеи в дыру белая кровь: сперва понемногу, как слюна из уголка рта, потом - широкой струей; подползала склизким желтовато-пенным потоком к господину Михаэлю, который тщетно пытался бежать, отпрыгивал вправо и влево, готов был даже перепрыгнуть через струю, но та уже лизала его ботинки…
Господин Михаэль механически надел шляпу на вспотевшую голову, прижал руки с тростью к груди. "Да что же это? - спросил он себя через некоторое время. - Я не пьян. Голова цветка не может никуда провалиться, она должна просто лежать, лежать в траве. Я убежден, что сейчас она спокойно лежит в траве. А что касается крови… Я, между прочим, не помню этого цветка, я абсолютно ничего не помню".
Он, смущенный и настороженный, удивлялся себе. Все в нем, оторопевши, наблюдало ту сцену странного возбуждения, с ужасом думало о цветке - его упавшей головке, кровоточащем стебле. Господин Фишер все еще мысленно перепрыгивал через тот мутный поток. Что если его увидит кто-то из деловых знакомых… или дама.
Господин Михаэль Фишер напыжил грудь, правой рукой крепче обхватил трость. Окинул взглядом сюртук и утвердился в этой независимой позе. Со своевольными мыслями пора покончить: надо взять себя в руки. Строптивцам он, шеф, потакать не будет. Его подчиненным, определенно, строгость не повредит. Кто у нас сегодня дежурный? В моей конторе так себя не ведут. Слуга, выкиньте наглеца за дверь! Остановившись, он размахивал палкой в воздухе. Лицо господина Фишера стало холодно-неприступным: дескать, еще посмотрим… Чувство собственного достоинства раздулось настолько, что он на этой горной дороге даже сумел посмеяться над собственными страхами. Представил комизм завтрашней ситуации, когда на всех афишных тумбах Фрайбурга появится красный листок с объявлением: "Убит совершеннолетний одуванчик женского пола, на дороге из Имменталя в Одилиенберг, между семью и девятью вечера. В убийстве подозревается…" Так подтрунивал над собой тучный господин в черном, радуясь прохладному вечернему воздуху. Там внизу стайка маленьких девочек или двое влюбленных завтра обнаружат то, что сотворила его рука. Поднимется крик, дети в ужасе кинутся домой. О нем будут размышлять чиновники криминальной полиции - об этом убийце, лукаво посмеивающемся в кулачок. Господин Михаэль содрогнулся, подумав о своей безумной дерзости: он никогда не считал себя настолько порочным.
Там внизу, однако, осталось видное всему городу доказательство его кипучей энергии. Окоченелый труп торчит вертикально вверх, белая кровь сочится из обрубленной шеи. Господин Михаэль, словно защищаясь, приподнял кисти рук.
Там на срезе - свертывающаяся кровь, вязкая и клейкая, муравьи прилипают к ней…
Господин Михаэль растер себе виски и с шумом выдохнул воздух.
А рядом в траве гниет голова. Она будет расплющена, разрушена дождем, начнет разлагаться. Превратится в желтое вонючее месиво - зеленовато, желтовато мерцающее, склизкое, как блевотина. И вот оно уже снимается с места, как живое, течет к нему, именно к господину Михаэлю: хочет его утопить, плещется об его тело, брызгает в нос. Он подпрыгивает, прыгает на цыпочках…
Чувствительного господина передернуло. Во рту он почувствовал противный привкус. Сглотнуть от отвращения не мог, непрерывно отплевывался. Часто спотыкался, беспокойными прыжками двигался дальше, губы у него посинели.
"Я отказываюсь, решительно отказываюсь вступать в какие бы то ни было отношения с вашей фирмой".
Он прижал к носу платок. Мертвую голову нужно убрать, стебель прикрыть, затоптать, зарыть. Лес пахнул растительным трупом. Запах сопровождал господина Михаэля, становился все интенсивнее. Надо бы посадить на том месте другой цветок, с приятным запахом, - целый сад гвоздик. А тот труп среди леса… Его нужно убрать. Убрать.
Господин Фишер хотел было остановиться, но тут в голове мелькнуло, что возвращаться смехотворно, более чем. Что ему за дело до одуванчика? Горькая ярость вспыхнула в нем при этой мысли, застав врасплох. Он не сдержался, укусил себя за указательный палец: "Ну-ну, смотри у меня, кому говорю, следи за собой, проклятый негодник!" В ту же секунду на него навалился сзади чудовищный страх.
Помрачневший толстяк робко оглянулся, сунул руку в брючный карман, вытащил складной ножик и, щелкнув, раскрыл.
Тем временем ноги топали себе дальше. Ноги начали его раздражать. Они тоже были не прочь ополчиться против своего господина; его возмущало их своевольное продвижение. Этих лошадок он скоро приберет к рукам. Пусть почувствуют. Острые шпоры в бока - и подчинятся, никуда не денутся. Они уносили его все дальше. Выглядело это, будто он бежит с места преступления. Нельзя допустить, чтобы кто-то так подумал. Шум крыльев, отдаленные всхлипывания плыли в воздухе - словно поднимались откуда-то снизу. "Стоять, стоять!" - закричал господин Михаэль ногам. И вонзил нож в первое встречное дерево.
Двумя руками обнял он ствол, потерся щекой о кору. Пальцы его шевелились, будто месили тесто: "В Каноссу мы не пойдем". Нахмурившись, смертельно бледный господин изучал трещины на дереве; пригнул спину, будто кто-то сзади должен через него перепрыгнуть. Он снова и снова слышал дребезжание телеграфных проводов, соединявших его с конторой; тем не менее пытался пинками ноги эти провода запутать и раздавить. Он хотел скрыть от себя, что ярость его уже улеглась, что в нем дрогнуло тихое сладострастие - сладострастное желание поддаться. Где-то очень глубоко обнаружилось это похотливое влечение к цветку и к месту убийства.
Господин Михаэль на пробу качнул коленями, принюхался и прислушался к тому, что надвигалось со всех четырех сторон, испуганно прошептал: "Я хочу только закопать эту голову, больше ничего. Тогда все будет в порядке. Быстрее, прошу, прошу…" Он недовольно прикрыл глаза, повернулся, будто по ошибке, на каблуках. И, как ни в чем не бывало, побрел назад, размеренным прогулочным шагом: с тихим присвистыванием, в которое вкладывал беззаботный тон; похлопывая по пути, когда освобожденно выдыхал воздух, стволы деревьев. При этом он улыбался, и ротик становился круглым, как дырка. Он даже громко затянул песню, которая вдруг ему вспомнилась: "Зайка в яме крепко спит…" Вернулся к прежнему пританцовыванию, покачиванию бедрами, размахиванию руками. Тросточку он, сознавая свою вину, задвинул поглубже в рукав. И несколько раз, когда дорога сворачивала, быстро оглядывался: не наблюдает ли кто за ним.