«Нет, не луна, а светлый циферблат…»
Нет, не луна, а светлый циферблатСияет мне, и чем я виноват,Что слабых звезд я осязаю млечность?И Батюшкова мне противна спесь:Который час, его спросили здесь, –А он ответил любопытным: «вечность!»
Пешеход
М. Л. Лозинскому
Я чувствую непобедимый страхВ присутствии таинственных высот;Я ласточкой доволен в небесах,И колокольни я люблю полет!
И, кажется, старинный пешеход,Над пропастью, на гнущихся мостках,Я слушаю – как снежный ком растетИ вечность бьет на каменных часах.
Когда бы так! Но я не путник тот,Мелькающий на выцветших листах,И подлинно во мне печаль поет;
Действительно, лавина есть в горах!И вся моя душа – в колоколах,Но музыка от бездны не спасет!
Казино
Я не поклонник радости предвзятой,Подчас природа – серое пятно;Мне, в опьяненьи легком, сужденоИзведать краски жизни небогатой.
Играет ветер тучею косматой,Ложится якорь на морское дно,И бездыханная, как полотно,Душа висит над бездною проклятой.
Но я люблю на дюнах казино,Широкий вид в туманное окноИ тонкий луч на скатерти измятой;
И, окружен водой зеленоватой,Когда, как роза, в хрустале вино, –Люблю следить за чайкою крылатой!
«Паденье – неизменный спутник страха…»
Паденье – неизменный спутник страха,И самый страх есть чувство пустоты.Кто камни нам бросает с высоты –И камень отрицает иго праха?
И деревянной поступью монахаМощеный двор когда-то мерил ты –Булыжники и грубые мечты –В них жажда смерти и тоска размаха…
Так проклят будь, готический приют,Где потолком входящий обмороченИ в очаге веселых дров не жгут!
Немногие для вечности живут;Но если ты мгновенным озабочен,Твой жребий страшен и твой дом непрочен!
Царское Село
Георгию Иванову
Поедем в Царское Село!Там улыбаются мещанки,Когда гусары после пьянкиСадятся в крепкое седло…Поедем в Царское Село!
Казармы, парки и дворцы,А на деревьях – клочья ваты,И грянут «здравия» раскатыНа крик «здорово, молодцы!»Казармы, парки и дворцы…
Одноэтажные дома,Где однодумы-генералыСвой коротают век усталый,Читая «Ниву» и Дюма…Особняки – а не дома!
Свист паровоза… Едет князь.В стеклянном павильоне свита!..И, саблю волоча сердито,Выходит офицер, кичась, –Не сомневаюсь – это князь…
И возвращается домой –Конечно, в царство этикета,Внушая тайный страх, каретаС мощами фрейлины седой –Что возвращается домой…
Золотой
Целый день сырой осенний воздухЯ вдыхал в смятеньи и тоске;Я хочу поужинать, – и звездыЗолотые в темном кошельке!
И, дрожа от желтого тумана,Я спустился в маленький подвал;Я нигде такого ресторанаИ такого сброда не видал!
Мелкие чиновники, японцы,Теоретики чужой казны…За прилавком щупает червонцыЧеловек – и все они пьяны.
– Будьте так любезны, разменяйте, –Убедительно его прошу –Только мне бумажек не давайте –Трехрублевок я не выношу!
Что мне делать с пьяною оравой?Как попал сюда я, Боже мой?Если я на то имею право –Разменяйте мне мой золотой!
Лютеранин
Я на прогулке похороны встретилБлиз протестантской кирки, в воскресенье.Рассеянный прохожий, я заметилТех прихожан суровое волненье.
Чужая речь не достигала слуха,И только упряжь тонкая сияла,Да мостовая праздничная глухоЛенивые подковы отражала.
А в эластичном сумраке кареты,Куда печаль забилась, лицемерка,Без слов, без слез, скупая на приветы,Осенних роз мелькнула бутоньерка.
Тянулись иностранцы лентой черной,И шли пешком заплаканные дамы,Румянец под вуалью, и упорноНад ними кучер правил вдаль, упрямый.
Кто б ни был ты, покойный лютеранин,Тебя легко и просто хоронили.Был взор слезой приличной затуманен,И сдержанно колокола звонили.