Но прийти к какому-либо выводу Эйлер не сумел, только запутался окончательно, да и желание облегчиться становилось все невыносимее. Потом он и вовсе не мог думать ни о чем другом, надеясь, что все же дождется чародейку и не уделает кровать.
Когда же Трисс наконец-то вошла в комнату, у него не получилось найти подходящие слова, чтобы пояснить, чего именно хочет. Но они и не понадобились, чародейка все поняла сама, стоило ей только глянуть на пациента. Улыбнулась и ловко подсунула под него посудину, которая, оказывается, все это время стояла около постели. И тут же вышла из комнаты, чтобы не смущать эльфа, и так не осмеливающегося смотреть ей в глаза. Уже после, снова занимаясь его ранами, Трисс сказала:
— Вчера я совсем забыла об этом, непростительно для чародейки, но, надеюсь, ты не будешь на меня злиться. Тут, над кроватью висит шнурок, видишь? — она указала на свисающий в изголовье витой золотой шнур. — Это для срочных вызовов. Достаточно протянуть руку и дернуть, понял?
— Yea, — буркнул Эйлер, все еще смущаясь своей наготы.
— Ну вот и хорошо. Вставать тебе пока что нельзя, слишком велик риск нового кровотечения, а ты и так потерял много крови. Но это дело поправимое: крепкий бульон, мясо, икра — и сам не заметишь, как выздоровеешь!
Он не ответил ничего, просто кивнул, терпеливо ожидая окончания процедуры и надеясь, что вскоре сможет увидеть ведьмака и задать вопросы, на которые так и не нашел ответов. И сейчас такая возможность Эйлеру представилась. Только вот Gwynbleidd отвечать не спешил. Задумчиво смотрел куда-то мимо эльфа, а потом глухо произнес:
— Потому что это — меньшее зло. Потому что нельзя усидеть на заборе, когда вокруг все горит. Да, Яевинн чертовски прав — нельзя. Я пытался.
— Жалеешь, что не вышло? — спросив, Эйлер тут же пожалел о сказанном, потому что меньше всего хотел обидеть ведьмака, которому теперь был дважды обязан жизнью, но слова уже прозвучали.
— Нет, — коротко и твердо сказал Белый Волк, — жалею, что сидел так долго.
— Когда-нибудь я расплачусь с тобой… за все, — это нужно было сказать обязательно, чтобы не показаться неблагодарным. — Правда, пока не знаю как.
— Договорились, — губы ведьмака снова тронула улыбка, — я передам Яевинну, что ты в порядке.
— Он…
— Не особо делится своими планами. Впрочем, ты и сам в курсе. Ладно, отдыхай и слушайся Трисс, она изумительный лекарь, и не таких с того света возвращала. И… больше никогда не зови смерть, потому что она всегда отвечает на зов. Рано или поздно, но чаще всего тогда, когда тебе уже не хочется умирать. Запомнил?
Эйлер кивнул, понимая, что более пространного ответа от него и не ждут и удивляясь прозорливости ведьмака. Откуда ему знать о том, что когда-то Эйлер желал смерти, как избавления от боли? Неужели он тоже может так же глубоко заглядывать в душу, как Яевинн?
— Твои глаза читают в сердце? — все же решился спросить эльф, видя, что ведьмак собирается уходить.
— Нет. Такому в Каэр Морхене не учат.
— Тогда откуда ты знаешь?
— Потому что все повторяется, и гораздо чаще, чем нам хотелось бы. И на самом деле не так уж мы и отличаемся — люди и эльфы. Скорее, слишком похожи, потому и убиваем друг друга. Впрочем, последнее, что тебе сейчас нужно — это философские беседы о смысле жизни и борьбе за существование. Да и не мастак я в этом, — ведьмак снова усмехнулся, думая о чем-то своем, а потом быстро пошагал к двери, оставив Эйлера в одиночестве.
***
Всякий раз, когда дверь в его комнату открывалась, Эйлер ожидал увидеть Яевинна. Глупая уверенность, что тот обязательно придет проведать его, развеиваться не желала. Откуда она взялась, эльф не знал, старался лишний раз не вспоминать о командире, чтобы не устраивать себе испытаний, к которым сейчас был просто не готов, но получалось плохо. И чем больше затягивались раны и прибавлялось сил, тем чаще думалось о несбыточном, тем сильнее хотелось снова увидеть Яевинна, услышать его голос, быть с ним рядом.
Однако командир не приходил. Справлялся о нем регулярно, передавал пожелания скорейшего выздоровления и не более того. Возможно, причина была в тех трех словах?
Эйлер знал, что нет ничего хуже ненужной тебе любви. Когда-то он сам был объектом подобной страсти со стороны человеческой девушки, жившей по соседству. Сначала он не понимал, почему Лина краснеет при встрече с ним, почему отводит глаза и несет какой-то вздор, совершенно ему ненужный? Почему так часто заходит к ним, якобы поболтать с его матерью или показать ей свое новое платье, как будто это вообще может заинтересовать кого-то, кроме тупой dh’oine!
Его разозлило, что на свадьбу брата Лину тоже пригласили, и не просто позвали — усадили рядом с ним, обязав ухаживать за девушкой. Тогда он не счел нужным скрывать раздражение и разговаривал с Линой сквозь зубы, всем своим видом давая понять, что ему неприятно её общество. Но dh’oine в упор не замечала холодности, а когда выпила достаточно вина, которое рекой лилось за свадебным столом, и вовсе обнаглела настолько, что схватила его за руку и потащила танцевать.
Вырываться было глупо, он просто выставил бы себя на посмешище, а потому Эйлер, скрипя зубами от ярости, последовал за девушкой в круг. Он положил руку на её талию, стараясь не дышать слишком глубоко, чтобы не стошнило от запаха пота, которым успела пропитаться ее белая рубашка, провокационно выставлявшая напоказ полные груди, призывно колыхавшиеся при каждом движении.
Больше всего на свете эльфу хотелось тогда наплевать на все приличия и правила, оттолкнуть от себя похотливую самку и сбежать в лес, но… Это была свадьба брата, его праздник, портить который не хотелось. И хоть женился брат на dh’oine, в их жилах текла одна кровь, потому-то и кружился Эйлер в танце, стараясь не замечать, что Лина прижимается к нему все теснее и все чаще дышит, а ее глаза блестят уже не только от выпитого.
Надежда на то, что после танца девица оставит его в покое, скончалась, когда она вдруг пожаловалась на духоту и головную боль и попросила проводить домой. И хоть все его существо корчилось от отвращения, губы произнесли:
— Идем.
Шагая рядом с повисшей на руке девушкой, Эйлер молился, чтобы это испытание как можно скорее закончилось и он, наконец-то, смог вернуться домой и искупаться, избавиться от запаха возбужденной самки, который все сильнее раздражал. Она что-то без умолку говорила, но эльф пропускал слова мимо ушей, делал вид, что не расслышал и все ускорял шаги.
Остановившись у двери её дома, Эйлер собирался попрощаться, но девица вдруг обвила его шею руками, прижалась всем телом и горячо зашептала:
— Моих родителей еще нет дома, они вернутся только утром, нам никто не помешает, Эйлер.
— Не помешает что? — переспросил он, надеясь, что ослышался.
— Как это что? — захихикала она, потираясь о его пах. — Ты же не маленький мальчик, разве не знаешь, что двое могут делать ночью?
— Спать, — процедил он, грубо высвобождаясь из объятий. — Особенно если одна из них напилась и ведет себя, как шлюха, — увидев, как расширились её глаза, он испытал мстительное удовлетворение и продолжил, окончательно расставляя все точки над «и»: — Даже если бы ты была единственной самкой на земле, dh’oine, я и то предпочел бы ублажить себя сам. От тебя так воняет, что меня едва не вырвало.
— Эйлер… — пролепетала Лина, глядя на него полными слез глазами, — что ты такое говоришь? Твой брат…
— Я — не мой брат. И не смей больше подходить ко мне.
— Но я люблю тебя, — прошептала она, словно не слыша его слов и не видя перекошенного ненавистью лица.
— Ты глухая? — издевательски поинтересовался Эйлер. — Я лучше поцелую жабу, чем тебя! — выкрикнув это девушке в лицо, он развернулся и пошагал к дому, слыша за спиной истеричные рыдания и продолжая мстительно улыбаться.