«Брокар и К°»… Для людей моего возраста и склада, для тех городских мальчиков, которые собирали коробки из-под папирос «Ю-ю» и «Ой-ра», слова эти почти предыстория. Это первые яркие предметы, входившие в нарождающееся познание вселенной. Они были как видения, выходившие из тумана в первом мореплавании: тут был турок в феске, он курил папиросы «Осман» и скалил белые зубы с папиросной коробки. Кольца дыма были нарисованы так здорово, что от них хотелось чихать. Тут на бакалейных полках стояли большие и железные коробки с конфетами «Ландрин». Тут был огромный, толстый и розовый мальчик, который кричал: «Я пью какао Ван-Гутен!» Он стоял, раздвинув ноги, над морем и кварталами домов, словно какая-нибудь статуя Свободы у Нью-Йоркской гавани. Мы не любили этого мальчика — пижона и толстяка, и зайди он на нашу улицу — мы бы испытывали желание поколотить его. И вместе с тем, раз он был нарисован на плакате, мы испытывали к нему невольное почтение.
Заветный ящик материнского комода хранил популярнейшие из коробок открываемого мира: из-под печенья «Эйнем», из-под конфет «Жорж Борман» и из-под пудры «Лебяжий пух» товарищества «Брокар и К°». Это были знаменитые треугольные коробки с белым лебедем и синими волнами. Лебедь был вырезан ножницами. Он плавал. Он долго стоял, лежал и висел во многих гаванях и заливах детства. Он проплыл через многие годы…
Теперь я знаю, что пудру «Лебяжий пух» выпустил в свое время мосье Мишель, бывший парфюмер Брокара. Это одно из его многих изобретений, рецепторов, или, как здесь говорят, композиций.
Теперь при взгляде на любой флакон одеколона и духов в любом парфюмерном магазине мне вспоминается полный пожилой человек по имени Август Мишель. Все эти запахи, марки, названия составил он. Ему принадлежат все самые популярные марки уже советского времени — все эти «Магнолия», «Камелия» и другие. На его совести такое одиозное в свое время и нашумевшее мыло «Букет моей бабушки», и он же автор таких духов, как «Кармен».
Человек, поставляющий запахи для всей страны, единственный композитор в своем деле, незаметно сидит в тихом полуподвальном помещении в Арсентьевском переулке, в Замоскворечье. Фабрика называется «Новая заря». Ни шума трансмиссий, ни стука молотов тут не услышишь, — таково дело этой фабрики. Скорее, это лаборатория. Названия ее цехов — лаборатория жидкостей, аналитическая лаборатория, лаборатория композиции. В этой последней, вернее, первой в производственном процессе рождаются запахи такими, какими они выходят во флаконах; они составляются из множества запахов не только приятных, но и довольно-таки противных. Эти запахи приезжают сюда в бутылях со всего мира и здесь очищаются, дозируются, отстаиваются, шлифуются и комбинируются.
Не думайте, пожалуйста, что эта святая святых парфюмерии наполнена ароматами райских садов. Совсем напротив. Это страшное столпотворение запахов, передравшихся между собой, подобно зверям, выпущенным из мешков в одной комнате. Человек, пробывший в этом резком запахе полчаса, носит его с собой несколько дней. Вы никогда не скажете, что из этой комнаты выходят флаконы с ароматами нежнейших оттенков, едва уловимых нюансов, где лишняя капля какого-либо состава может испортить симфонию аромата.
Вот тут и творится искусство композиции.
Вы входите в зал, заполненный рядами бутылей, химическими весами, котлами, колбами, шкафами, этикетками, латинскими надписями. Среди этого движутся люди в белых халатах. Они производят неведомые манипуляции, произносят неизвестные слова. Для вас это мир волшебства. И вот в дальнем углу, за высокой конторкой, вы видите главного волшебника, он что-то жует и морщится. С его лица свешиваются седые французские усы. Он похож немного на Клемансо, этот президент запахов. Он закрывает свою обыкновенную канцелярскую конторку и, обмотав шею стареньким шарфом, идет по комнатам мелкими шажками полного и стареющего человека. Бегло и морщась он скользит взглядом по бутылям, аппаратам и человеческим лицам. Все ему тут известно, и сам он всем известен.
«Наш Мишель», — говорят о нем здесь. «Мосье Мишель», — почтительно обращаются к нему на заводе. «О, этот француз, мастер Мишель…» — говорят в тресте постороннему человеку. Если кто еще ничего не слышал, тому охотно расскажут, какой это чудодей. Во-первых, он такой — один. Во-вторых, у него необыкновенное чутье. В-третьих, удивительно, как это он не пропах насквозь в этой резкой вонище лаборатории. Находясь в этом аромате почти всю жизнь, он всегда умеет отличать один запах от другого. Если он обнаружит обонянием в присланном составе какую-нибудь долю примеси — этот безошибочный анализ всегда подтверждается в аналитической лаборатории.