«Кто его знает, наверное, он большевик. Может быть, это даже член Исполкома Коминтерна. Конечно, даже наверняка это советский агент. Его невозможно пускать во Францию».
— Это же… Это… черт знает. Бюрократизм. Волокита! — сказал с горечью мастер и удивился, подумав, какие слова он тут за это время научился говорить.
Однако посол был непреклонен. «Вот так так. Моя страна признала Советскую Россию, но меня признавать не хочет, — подумал мастер. — Чей же я теперь гражданин? Ничей, значит повис в воздухе».
Растерянный он вышел из особняка и пошел по улице. Запах Канна исчез, и вернулся запах воблы. Он шагал по улице и привычным, профессиональным жестом потягивал воздух носом. Он улавливал в нем знакомые запахи этой страны, в которой он уже пробыл столько лет и из которой ему теперь невозможно выбраться. Он шагал по развороченной, переделывающейся, вздыбленной стране, и — чего там греха таить — он вовсе не чувствовал запаха новой жизни. Нос не ощущает метафор.
Наделенные прекрасными полями, морями и цветами родины, мы не развили в себе прекрасного чувства обоняния. Оно придавливалось и заменилось чувством ненужной терпимости; пришедшие в новую жизнь, мы иногда даже не знаем, как она должна пахнуть… Человек, наделенный чувством эстетического в обонянии, принимающий мир запахов как насущное и даже как профессионал, не может сказать об этом доброго слова. Запах несвежих продуктов и немытой посуды для него — запах бездарности и плохого отношения к желудку. Пресловутую «спираль», ставшую литературно знаменитой, он оставил старому быту. «Черт возьми! Черт возьми! Так могут делать только тибетские кошки!» — ворчал старый парфюмер…
Между тем дела с тибетскими кошками оказались не так уж плохи. Конечно, не завели своих кошачьих питомников, но вот мускус — из нашего оленя — кабарги. В желудке он носит особый мешочек с мускусом для ТЭЖЭ. Потом пошли свои цветы, плантации, стали делать синтетически эфирное масло. Духи пошли. Мыло, уже не черное и без неприличного запаха, кое-как пошло. Но поиски паспорта тут тоже не кончились, а получили вдруг неожиданное развитие.
Мастер продолжал наведываться в особняк, добиваться, и посол отправил бумажку с просьбой разыскать его, Мишеля, паспорт, который где-то в бурном потоке остановился все-таки в какой-то заводи.
И в первом же месте, куда пришла просьба, перед парфюмером, конечно, извинились и сказали, что произошло просто недоразумение. Никто не может ему запретить выезд. И тут же, чтобы не возиться, выписали ему новый заграничный паспорт. Мастер очень обрадовался и ушел. А просьба пошла дальше. И, дойдя до нужного места, нашла старый паспорт, и туда срочно вызвали мастера. Здесь ему выдали его старый заграничный паспорт и опять извинялись, что произошло недоразумение.
Теперь получилось у мастера сразу два заграничных паспорта! Два паспорта, и по любому из них он мог уехать за границу.
Он мог отправиться в Канн, в Марсель, в Бразилию, на Гавайские острова! На земле открылось сразу много дорог.
И вот тут мастер вдруг никуда не поехал, а остался на заводе. Ему предложили очень выгодные условия: валюта, курорт, поездки за границу. Парфюмер подумал и решил остаться пока на заводе. К тому же завод этот начинал как-то незаметно становиться одним из крупнейших в мире по выпуску продукции. Потом валюта прекратилась, но были другие, выгодные и интересные вещи. Потом было просто некогда, и отъезд опять отодвинулся.
…Я виделся с мастером спустя десять или даже больше лет. Часы на Спасской башне давно уже шли полным порядком. Они звонили. Чтобы попасть на Серпуховку, трамвай огибает стены кремлевские и башни, взбирается по мосту через Москву-реку, в этом месте замедляясь и дребезжа. Я выглянул из окна трамвая: Кремль отражался в воде, как в старой почтовой открытке, только орлов на башнях уже не было, а стояли звезды, и со звездами этими тоже была связана какая-то история с редким мастерством: то ли гранильщики драгоценных камней, то ли позолотчики, которые как-то с трудом уцелели и их разыскали в стране. Долго они были не нужны или нужны, но не могли быть использованы и делали, может быть, не совсем то; словом, вопрос касался редких умений в человечестве и того, как с ними быть дальше.
Этот разговор я прежде всего и начал с парфюмером, приехав в лабораторию. Старик пожевал губами, снял с полочки две деревянные штучки. Сначала я думал, что это настольные безделушки. Оказалось, что они — формы для парфюмерных флаконов. Для каждой марки духов или одеколона нужен свой флакон. Конечно, можно и в бутылку, но если мы хотим европейскую парфюмерию — нужен флакон.