- Шляемся по помойкам? На кого охотимся, коп? – ничего хорошего в его улыбке не было. Я его не боялся, я его ненавидел.
Крэйзи Мэд, он же Пат, он же Патрик Мэдсен, но никто уже давно не называл его по имени. Он свое имя забыл и заставил забыть нас. Про Пата ходили разные слухи, один другого хуже. То он занимается работорговлей. То может трахаться, только связав партнера ремнями и натянув ему на голову полиэтиленовый пакет, и кончает, когда партнер уже потерял сознание. То он убил и съел собственную мать.
Он крепко стоял на ногах, второй после моего брата, из питомцев Айви. Когда-то мой близкий друг.
Он крепко стоял на ногах, но голова его уже давно скатилась с тонкой шеи и с жутким влажным хрустом раскололась, грохнувшись с высоты, как арбуз, неизбежно, неотвратимо. Из всех слухов я верил только одному: Патрик Мэдсен спятил.
Пат наклонился надо мной и сковал руки наручниками. Прикольно, ничего не скажешь.
- Что тебе от меня надо, Пат? Нам нечего делить. Твоя территория – это твоя территория, моя – это моя. - произнес я.
Он помедлил немного и резко дернул вверх за обод наручников, поставив меня на гудящие, содранные колени. Пат обнюхал меня как добычу, проверяя свежая ли она. При падении головой я вляпался в тухлую жижу, так что добыча вряд ли пахла свежаком.
- Дело не в дележке. Просто ты – крыса. Выслеживаешь, пачкаешь всё своими крысиными следами, мелкая вонючая крыса. - он большим пальцем подцепил меня за подбородок, нахмурив брови, вгляделся мне в глаза. - Мне интересно, что же ты вечно крысятничаешь.
Крыса, которая охотилась за кошкой, которая потащила крысу… О, черт. Мысль заставила меня засмеяться.
- Чего ржешь? – Пат заскрипел зубами.
- Да так, - я отвернулся от него, пряча улыбку. Безумие было заразительным. Через секунду любопытство сгубило его, на что я и надеялся, и он снова наклонился к моему лицу. Вот и зря. Я дернулся и укусил Пата за подбородок, почти выгрызая кусок плоти. Он, не ожидавший такого, отпустил наручники и отшатнулся, схватившись за подбородок руками.
- Вот же тварь!
Глупый парень.
Могу представить, как это больно, я ведь прокусил до крови. Но жалость или медлительность могут сослужить мне плохую службу, потому я, выворачивая локоть левой руки, правой, сцепленной, дотянулся и выхватил пистолет.
Я мелкий и гибкий, длинные руки, длинные пальцы, также уже проделывал. Даже будучи с пристегнутыми за спинкой стула руками могу исхитриться выбраться. В участке посмеиваются. Ничего феноменального, только гибкость. Дерек тоже был гибким. Мы, синтеты, все гибкие.
- Что ты теперь на это скажешь, Пат? – в крайнем случае, прострелил бы ему колено, но не выше, поза всё-таки была неудобной.
Пат хмыкнул, выставив вперед ладони в извиняющемся жесте. Этот идиот не взял с собой никакого оружия? Он, что, лунатил, то есть, спал, гуляя по свалке, и тут неожиданно напоролся на меня?
- Извини, не думал, что ты при исполнении! - Пат отходил всё дальше, пятясь. По подбородку стекала кровь тоненьким ручейком, изредка он вытирал ее грязной ладонью.
А потом он бросился бежать прочь со свалки.
Я опустил пистолет. Не было никакого смысла стрелять. Я остался один, только шаги стихали вдали. Мои руки были в наручниках, а плазмо-веревка стягивала лодыжки. Да, твою ж мать!
Кое-как вывернув правое запястье в кольце, я набрал номер Стива на браслете-коммутаторе на другой руке.
В итоге парни приехали через пять минут, освободили меня и отконвоировали домой - мыться. Правда, хохотали как стая гиен. Мне теперь век этого не забудут.
***
Дома бабка варила суррогатный кофе, который вонял, да и на вкус был то еще дерьмо. Натуральный кофе теперь достается только колонистам. Нам, отбросам общества на старушке-Земле, не пристало завидовать. Потому остается только жить прошлым и убеждать себя, что этот кофе также вкусен как и натуральный, нужно только чуть-чуть себя убедить… Совсем чуть-чуть, и больше не будет казаться мерзким, и жить будет слаще и проще, и окружающий мир покажется раем.
Неудивительно, что наркотики на старушке-Земле распространены больше, чем на других планетах. Мы хотим получить окошко в рай, находясь в невыносимой реальности.
Дрянной кофе был для бабки чем-то вроде зависимости, она его разбавляла знатной дозой разведенной порошковой водки, принимала сей «коктейль» на грудь и бралась за дневные дела.
Ей еще не было и шестидесяти лет, но она уже стала жить в каком-то своем мире, доступа в который никто другой не имел. Она разговаривала с призраками: с моей умершей матерью, с Дереком. Путала меня и Дерека. Но продолжала жить, убирать дом, получать талоны на продукты, ходить за ними на выдачу, готовить нам с дедом еду, убирать пыльный садик с тощими сухими деревцами. Жизнь ее была жуткой, но что я мог сделать, чтоб это изменить? Взять ее за плечи и трясти, трясти, трясти, заставить открыть глаза и взглянуть на мир? Она не хотела смотреть на этот мир, он был ей отвратителен, он отнял у нее всё или почти всё, и ее пустая жизнь стала ее же бунтом. Она предпочла быть обыкновенной, заниматься обыкновенными делами в исключительных обстоятельствах. На другую планету, как нормалке, путь ей был заказан. Потому, Марико, стареющая японка, жить тебе здесь, доживать тебе здесь. И мне, наверное, тоже.
У деда же была другая страсть, экстравагантная. На старости лет он обнаружил в себе любовь к женским нарядам. Кредитный паек он просаживал на комиссионках и в магазинах, торгующих старьем, скупая платья, блузки, юбки, обувь и украшения вековой и двухвековой давности. Вещи уже были сильно старые, латаные-перелатанные, в дырах, с них сыпались нитки и пыль, но дед наряжался как на бал, надевал на себя низки бус и огромные серьги и вышагивал по дому как королева.
Я никого не приглашал в гости. К домашнему беспределу я привык, но других людей такое зрелище могло шокировать.
Мы все тут особенные. Айви поливает сгнивший крест, я разговариваю с мертвым братом, у Марико вечный день сурка, а дед просто наслаждается, открыв в себе любовь к прекрасному.
Патрик Мэдсен тоже сбрендил и держит в страхе не только свою синюю зону, но и весь город. Ублюдок. Уже чувствую, что его улыбка будет мне сниться. Он – нормал, т.е. генетически не модифицированный. Его родители захотели всё сделать по старинке, положиться на удачу. Нормалов осталось немного, большинство из старшего поколения. Они уязвимы и слабы. Но я тоже недалеко от них ушел. У меня есть секрет, хотя в участке о нем знают. Улететь с Земли мне тоже вряд ли позволят.
Из нас троих, Дерек был лучшим, Пат шел вторым, а я плелся где-то в хвосте. Спина брата, маячившая впереди, была моим маячком, магнитом для взглядов, стеной, надеждой. Близнецы всегда друг для друга являются первой любовью. Но, так вышло, что эта фраза была не про нас. Дерек для меня был всем, тогда как я для него – бесполезная, ни на что не годная третья нога, на которую даже ступить нельзя.
Ублюдок. Мне нравится это слово.
Я вышел из душа и посмотрел на себя в зеркало. Почти всю жизнь я видел в зеркале не себя, лишь Дерека, теперь я вижу себя, а его больше не вижу. Я расплатился по всем счетам. Моя тоска – лишь моя тоска, и ничья больше. Думай о мертвых только хорошее, иначе они не будут давать тебе спать.
Он был мудаком, но он был моим братом. Я очень по нему тоскую.
Теперь, когда я остался совсем один, одиночество с самим собой не так страшно, как одиночество с кем-то. Можно признаться себе во всех мелких и больших грешках, в жгучих и яростных желаниях, в оценке себя чуть более объективно, чем привык.
Можно признаться себе в желании мести. В желании уничтожить, растерзать, стереть с лица земли Патрика Мэдсена. Когда-то моего близкого друга. Лучшего друга Дерека, более близкого, чем ему был я. И я добьюсь правды.