Я повернулся к Джону.
— Ты знал.
— Я вынужден в этом участвовать. Пойми же ты, наконец. Малая жертва — пойти на поклон к бывшему другу…
— К нынешнему врагу, ты хотел сказать.
— Жертв может быть больше.
— Не боишься, я его убью?
— Тебя будут контролировать, «вести», если хочешь.
— Одного не могу понять — почему Летиция не шантажировала меня этим письмом раньше?
— Видимо хотела попридержать для подходящего момента. И он настал. — Джон встал из-за стола, не забыв про бутылку, — Пойдем. Поспишь часик в участке.
***
Следующие четыре дня мы занимались тем, что обрабатывали все возможные и невозможные версии. Летиция и правда дала нам десять своих ребят, и они патрулировали улицы вместе с нами или когда мы спали. Так было намного удобнее, и не приходилось расходовать время. Лишнего времени у нас не было. А я маялся над тем, каким образом придется пойти к Пату на поклон. Заявиться в его вотчину с разговором? Подкараулить его где-нибудь, ударить по голове и приволочь в участок? Летиции было легко сказать: поговори с ним. А мне еще нужно было придумать, как это сделать.
Пока время тянулось рабочими днями и бежало ночами, мы чуть не проворонили вторую жертву у границы сектора Пата.
========== Глава 5 Обыкновенные люди ==========
Вечером четверга на наше объявление по головизору откликнулась семья пропавшего ребенка, того, что стал первой жертвой. Его звали Джейк, и он был сыном нормалов. Почему он не был зарегистрирован? Да потому что нормалам запрещено иметь детей. Вообще. Десять лет назад вышел такой закон. Жестко, но эффективно: никакого бесконтрольного размножения на планете, где почти не осталось ресурсов.
Мы сразу отправились домой к его семье. Их квартирка была в гигантской многоэтажке, людей в хорошие времена, должно быть, там было сотни. Квартирки были крохотные, неуютные и бедные. Семья Джейка ютилась как раз в такой.
Дверь нам открыла мать семейства. На ней был грязный, когда-то с рисунком из цветов и листьев, засаленный халат, за подол которого цеплялась девочка лет трех. Еще две или три головы выглядывали из-за косяка соседней двери.
Джон придержал дверь рукой, другой доставая удостоверение:
— Полиция красного сектора Бёрн-Сити.
Женщину затрясло. Я отодвинул Джона и показал руки, ладонями к верху:
— Мы вам ничего не сделаем. Мы пришли по поводу Джейка. Вся остальная информация останется строго между нами.
— Никакой инспекции, мадам, — согласно закивал Джон.
Женщина, всё также трясясь, посторонилась. Дети, что были в глубине квартирки, куда-то юркнули. Женщина вроде очухалась и, сжавшись, проплыла вперед, шепотом произнеся «проходите».
Мы прошли в узкую и длинную комнату, заваленную низкими матрасами, на которых кучками лежала одежда, обрывки бумаги, сломанные игрушки и остатки еды. Джон кое-как расчистил себе место и сел. Я остался стоять. Женщина тоже села на край другого матраса, со страхом глядя на меня снизу вверх. Девочка забилась в угол.
— Мы не будем вызывать Инспекцию по надзору за рождаемостью. Обещаем. Нам это вообще неважно. Наплодите тут хоть косой десяток.
Ложь во спасение. Где тут показывают табличку «Ха-Ха»? Не люблю я дела с незарегистрированными нормалами.
Джон поерзал в попытке устроиться поудобнее. Нажал на кнопку на коммутаторе, включив диктофон.
— Когда вы в последний раз видели вашего сына?
Женщина что-то пробормотала, но так тихо, что не услышал никто.
— Говорите, пожалуйста, громче, Абигайль.
Женщина прокашлялась и произнесла:
— Двадцать девятого марта. Он утром ушел из дома. Я попросила купить лекарства для младшей.
— Вы часто отпускали его одного?
— Нет. Но муж тогда работал, а я не могла оставить детей или кого-то попросить с ними посидеть.
— Его мог задержать патруль.
— Да, я понимала весь риск. Но младшей было очень плохо.
— Он взял что-нибудь тогда с собой?
— Только деньги на лекарства.
— Ранее он не уходил по своим делам? Вечером, с друзьями поиграть, например.
— У него не было друзей, — женщина опустила голову на руки и затихла, затем глухо произнесла, — но иногда он был вынужден торговать собой на улицах. Редко. Мы не позволяли делать ему это часто.
Гнев охватил меня, и я наклонился над женщиной, сквозь зубы произнеся:
— Значит, вы для такого произвели его на свет? Такой жизни вы ему хотели?!
Джон подскочил и взял меня за руки, увлекая к себе.
— Тихо, Виленски, тихо. Успокойся, я сказал!
Я думал, он сейчас меня ударит, но он этого не сделал. Просто резко отбросил на матрас, пробормотав «заткнулся быстро». Я остался сидеть там, наблюдая за Джоном. В задницу впилась какая-то хрень, я ее вытащил и выкинул в сторону. Обломок игрушки-юлы.
— Почему вы не сделали стерилизацию? — я постарался, чтоб мой голос звучал бесстрастно. Джон со злостью посмотрел на меня. Женщина захныкала.
— Самый умный, да? Марек, ты сейчас уберешься отсюда, и пойдешь патрулировать улицы вместо Раджнеша. — Джон повернулся к женщине и нежно сжал ее плечо, — Простите, мадам, он слишком молодой. Мы не будем вас осуждать. Жизнь на Земле тяжелая, каждый выживает, как может.
Эти сказки я слышал сотню раз. Мы выживаем как можем. Все мы. А такие, как семья Андерсонов, делают жизнь еще хуже. Ладно бы нам, так они делают ее хуже себе. На незарегистрированного человека не распространяется паек. Он не сможет обратиться за квалифицированной помощью. Он не сможет получить образование. Он не сможет ничего. Только сдохнуть здесь. Такие люди, как Абигайль Андерсон, обрекают своих детей на нищенское существование и постоянный страх быть разоблаченным.
— Марек, сходи на кухню и принеси воды.
Я угрюмо поплелся на кухню. Канистра с водой стояла около колченогого стола. Я набрал воды в не особенно чистую кружку и прислушался. Джон говорил тихо. Женщина тоже не повышала голос.
Человеколюбец чертов.
По идее мы должны будем донести в инспекцию. Детей заберут и зарегистрируют. А родителей принудительно стерилизуют и дадут пару лет исправительных работ. Дети с родителями больше никогда не увидятся. Таково наказание. У нас нет тюрем, но есть наказание пострашнее — невозможность общаться с близкими. Подросших детей, под чужими именами, могут отправить на рудники, на астероиды. Зато они увидят космос. Джон обязан будет донести. Я обязан буду донести. Но решение зависит не от меня.
Джейк Андерсон никогда не увидит космос, ни в каком виде. Он ему даже больше не приснится. Интересно, что он видел в свою последнюю ночь, под кронием. Кроний дает исполнение желаний. Как транс, виртуальная реальность или сон. Только его можно потрогать. Кроний как-то действует на сенсорные клетки, что-то творит с синапсами, таким образом, что, к примеру, обивка подушки становится кожей любимой женщины. Вода в стакане становится невероятно вкусной, похожей на дорогущее вино. Ты слышишь музыку уже канувшей в Лету рок-группы. Ты можешь увидеть мертвых, поговорить с ними.
Я ни разу не принимал кроний из-за того, что знал, что именно мне придется увидеть. Точнее, кого именно. Слишком большой искус. Я бы не смог вернуться в реальность обратно. Засосало бы намертво, как болото. Реальность тогда показалась бы обглоданным скелетом в рваных тряпках. Голая, бесприютная и безжалостная. Жестокая как жизнь.
Когда вынужден проснуться от шикарного сна, реальность отбирает у тебя мгновения мечты. И оставляет взамен лишь отчаяние. Отчаяние как море, которое тебе ни за что не переплыть. Многие выбирают лживый берег, даруемую кронием иллюзию. Какая разница, как ждать смерти? С иллюзией в зубах или без нее. Я предпочитаю горькую и медленно растворяющуюся конфету, нежели сладкую и гибельно-быструю.
То, что может тебе помочь — лежит в тебе самом. Кусающий сам себя за хвост уроборос, змей из старых легенд. Ну что, что ты — планета в миллионах световых, и скорость света до тебя непреодолима. И никто не придет. Все твои друзья-враги — вымышленные, зато они никогда тебя не оставят. Я могу быть миром, и мир будет мной. Мне не нужна сладкая конфета, мне хватает фантазии. Но плавая в ней, я успеваю благополучно забыть: иногда она настолько же гибельна, что потягалась бы в способности разрушения с кронием.