— Давай же, — позвала меня Танарус и я не спеша принялся стягивать одежду.
Конечно, я женился на ней. Ходил несколько недель к её отцу. Уговаривал. Просил. Молил. Хакон был непреклонен, и даже пригрозил увезти дочь, если заявлюсь ещё раз. А потом Танарус понесла и он сдался.
— Господь благословил вас, — пожал Хакон плечами. — Куда уж мне перечить.
Месяцы размеренно сменяли друг друга. Я окончательно осел в этом поселении, ставшее мне семьей. Женщины кухарили и нянчили детей, мужчины ходили на охоту и защищали дом от нежеланных гостей.
Мои сыновья крепли не по дням, и уже твердо стояли на ножках, когда Танарус подарила мне доченьку. Счастью моему не было предела и я старался быть достойным мужем и отцом. Нежно любил жену, помогал ей по хозяйству и с детьми, и неустанно благодарил Бога за данное мне счастье. Но мои слова видно лишь гневили его. Когда моей дочери уже исполнилось два, мы с мужиками как всегда отправились на охоту, оставив трех крепких ребят для своего спокойствия.
Ничто не сберегло наш дом.
Пока мы были на охоте, поселение сожгли дотла, а в живых остался лишь старик, который скончался на руках своего сына, пока я, подняв безжизненное тело жены, рыдал как дитя, глядя на её изуродованное лицо и наших изрубленных детей. Моему старшему сыну не было и пяти зим, когда я закопал его тело в землю.
На берегу, где родилась моя семья, я дал себе клятву никогда боле не привязываться к людям.
5
Я проживал мучительное одиночество. Слонялся по землям. Редкая физическая работа стала моим хлебом. Благо хватало. Почти опустошенные деревни, нищие до мужских рук, с радостью открывали свои двери. Женщины с благодарностью принимали помощь, а иногда и меня на ночлег.
Принимая все дары преподносимые мне судьбой, я ни на секунду не забывал, что где-то там, за южными горами, живет люди виновные в том, что у меня не осталось ни семьи, ни дома. Странствовал я неспроста.
Доброму юноше не только двери открывают, но и слухи щедро поведают.
Поведать было что.
Поговаривали, что князь южный — Ерат — был колдуном. Силу взял от Тощей ведьмы за жизнь первого сына. Да только вот, то ли удача, то ли случай, у князя было три дочери. Ходила молва, будто княжна — супруга его — не может мальчика зачать. Слышал, однако, что она пять понесла. Со двора молва пошла, будто сына ждут. Князь оттого злой стал, как сто чертей, а покуда ужесточил набеги — не чурался и своих деревень, ясно, решил обмануть ведьму.
О Тощей много слухов ходило. Ещё дед мой рассказывал, что оберегает она молодых девушек в наших краях. Говорил, будто была у неё дочь — красивее всех прочих, умна, хитра, да беззлобна. Любила девчонкой зверей подлечивать и травы лечебные растить. Да складно так получалось у неё, что с соседних княжеств к дому Тощей съезжались.
Ведьма, вроде как тоже другой была. Доброй, светлой женщиной её дед описывал — говорливые рассказывали. Стройная женщина была, грязной работы никогда не боялась, а руки всегда чистые были. Считалось, что именно она прадеда ератовского после битвы за Степь из могилы вытащила. Четыре дня и четыре ночь окуривала его травами. Поила отварами. На пятый день вышел правитель к народу здоровехонький, а ведь ему всю грудь стрелами испещрили.
На землях в ту пору леса статные были. Дичь сама в руки шла, а рыба в сети запрыгивала. Изобилие в природе было. Потом страшное случилось.
Дочь ведьминскую разбойники убили. Не просто убили. Насиловали на глазах у Тощей, а потом и вовсе сожгли. До сих пор, ту пору заставшие, говорят, переменилась природа. Сначала будто птичий крик над головами свист раздался — крик материнской боли, затем, по чистому небу прошелся раскат грома, потом стихло все, а на следующий день вся скотина подохла.
Тощая ведьма с тех пор людям не показывается. Никто не знает где она. Лишь в час острой нужды отчаянно призывающий может увидеть её. Но должен знать, что просить — на долго она не приходит.
Иной путешественник клянется, что столб видел, на коем девочку сожгли, да только идущие туда следом приходили ни с чем. Будто избегала бедняжка глаз чужих.
— Тормод, — послышался мне шепот, но оглядевшись, я никого не увидел.
Голос сразу в голове словно засел. Хрипучий такой, как бы старушечий. Я мысли от себя об этом гнал. Воспитывали меня в вере Господу, за разговоры о Тощей ведьме, можно было ух каких плетей огрести. Да только, в дали от дома своего и земель родных. Людей, кто за плеть возьмется нет здесь.