— Спирт по твоей части, — отмахнулся Верховцев.
— А я его предпочитаю не нюхать, а пить.
— Ну и пей на здоровье. Тебе, кажется, это не вредит.
— Мне-то не вредит, а вот с печами как быть? — не унимался Лотов.
— А ты знаешь закон гипертоников?
Лотов поставил ногу на стул, облокотился на колено и с любопытством уставился на Верховцева:
— Гипертоники и доменные печи. Что тут общего?
— Давление, — Верховцев взметнул вверх черные вьющиеся волосы: — Закон у них один: умеренность во всем. А наши печи питаются бог знает чем. Новый начальник не зря изучает сырье.
— Смотри, начнет обнюхивать тебя и съест. Косточки-то у тебя мозговитые.
— Это что? Догадки вашей инженерной психологии? — беззлобно спросил Верховцев. Его трудно было вывести из себя.
— Да, да, — подхватил Дроботов. — Ты начинен идеями, как пирог треской. Начальник тебя одним залпом. — Дроботов закачался от сдавленного смеха.
А Верховцев, повернувшись к Лотову, как ни в чем не бывало, продолжал излагать свою мысль:
— Нужна стандартизация сырья. Это главное.
— Стандартизация хороша при штамповке булавочных головок, — запальчиво перебил его Дроботов, перестав смеяться: — а доменные печи индивидуальны, как лошади, их не накормишь яичным порошком!
— А мы должны из всего, что загружаем в печь, сделать яичный порошок, конгломерат, — уточнил Верховцев.
Сидевший до этого молча Барковский пожал плечами и с усмешкой возразил:
— Во-первых, конгломерат — не порошок. Во-вторых, ты охотно глотаешь яичный порошок, а мне больше по нутру натуральная яичница. Как быть с этим?
Верховцев не успел ответить. Как раз в этот момент в «хранилище идей» вошла Кострова. Лотов быстро убрал со стула ногу, обмахнул рукавом сиденье и подал ей стул. Заметив, что при ее появлении они прекратили разговор, Вера Михайловна, улыбаясь, сказала:
— Если бы я недостаточно хорошо вас знала, могла бы подумать, что вы в заговоре.
— А мы и так в заговоре, — отозвался Дроботов, как-то странно щуря глаза.
— Против кого?
— Мы в заговоре против гипертоников!
— Это верно, — поддержал его Барковский, — только Верховцев, ратуя за гипертоников, нарушает их основной закон.
— Какой? — не подозревая ничего, спросила Кострова.
— Во всем умеренность! — Барковский многозначительно посмотрел на Дроботова и Лотова.
— Хилый юмор, — оборвала его Кострова, уловив в словах Барковского какой-то скрытый намек и мысленно ругая себя за то, что пришла сюда.
— Не волнуйтесь. И в ссорах нужна умеренность.
На лице Барковского застыло выражение барственной снисходительности, которое всегда отталкивающе действовало на Кострову. Собственно, она заходила сюда только из-за Верховцева. Между ними уже давно установились добрые товарищеские отношения людей, хорошо понимающих друг друга. Это не мешало им спорить и иногда не соглашаться друг с другом. Но цинизм Барковского и Дроботова удерживал ее от частых посещений «хранилища идей».
— Забиячливые вы. Это от избытка здоровья, — примирительно заметил мастер Гуленко, тяжело поднимаясь со стула.
Жизнь в цехе продолжала идти по старым заведенным порядкам. Мастера ругались с диспетчерами из-за ковшей, печи «холодали», начальники смен до хрипоты кричали на оперативках.
Только в середине второй недели Бартенев поздно вечером зашел в контору. Здесь уже никого не было, и тишина опустевших комнат вздрагивала от проникавшего с улицы шума печей. Пожилая уборщица тетя Катя, открыв Бартеневу кабинет, задержалась у порога, ожидая, что он ей что-то скажет, но, так и не дождавшись, вышла.
Неизвестно, как тете Кате удалось разглядеть, но на другой день она уверяла Феню Алексеевну, что новый начальник, не раздеваясь, сел за стол и уставился глазами на умывальник в углу кабинета.
Умывальник с зеркалом был поставлен по требованию Лешева, всегда тщательно следившего за собой. С боку на железной полочке лежала забытая щеточка, которой бывший начальник цеха несколько раз в день мыл руки. Теперь из крана сочилась вода, и капли звонко падали в старое, заржавелое ведро.
С хмурым лицом Бартенев встал, подошел к умывальнику, плотно завернул кран, разделся и снова сел к столу. Перед ним аккуратной стопкой лежали бумаги — суточные графики, месячные отчеты и тускло блестел массивный чернильный прибор.
Тетя Катя рассказывала, как Бартенев не глядя собрал в кучу со стола все старые бумаги и засунул их в нижний ящик стола. Потом плеснул из стакана воды в чернильницу, с минуту подумал и начал что-то писать, не останавливаясь.