— Это не просто добровольцы, а партийная ячейка, — сказала она, поднимая голову и встречаясь с его глубоким взглядом.
Стараясь подавить смущение от той едва уловимой перемены в нем, скрывавшейся под внешним спокойствием, она спросила:
— А каково решение Москвы?
Он покачал головой, не отводя от нее глаз, и медленно сказал:
— Вопрос, кажется, рассматривается в Совете Министров.
— А если откажут в реконструкции?
— В ремонте не откажут.
Они поговорили о том, что было сейчас самым важным, главным в работе, стараясь не давать выхода чувствам, переполнявшим обоих. Она быстро взглянула на него и сказала:
— Надо сегодня утвердить парторга ремонта.
— Вашей решительной фразе не достает любимого изречения Гущина, — с улыбкой заметил Бартенев.
— Это точно! — весело сказала она, стараясь подражать Гущину.
Затем они заговорили о предлагаемой кандидатуре парторга, и оба согласно сошлись на Павле Ивановиче Буревом.
Но вечером на заседании партбюро Павел Иванович Буревой не сразу согласился.
— Дело новое, непривычное. Лучше бы кувалдой проработал.
Кто-то сказал ему:
— Вы всегда найдете слова, способные пробудить в людях энтузиазм. А это поважнее.
— Слова должны иметь смысл, — со вздохом ответил Буревой.
— Поэтому-то и предлагаем вас, — поддержал Бартенев кандидатуру парторга.
Павел Иванович, ничего не сказав, поднял плечи и откашлялся, что было явным знаком согласия.
XIV
Оттого ли, что в тот день Вера Михайловна опять почувствовала, как в лад ударам ее собственного сердца бьется сердце Бартенева, или оттого, что удачно завершилась подготовка к ремонту и во всем ощущалось приближение большой, захватывающей работы, а может, от того и другого, но в ней было ощущение радостного взлета, взволнованного ожидания. И вдруг все разом оборвалось. Едва закончилось заседание партбюро, как зазвонил телефон. Она услышала в трубке голос жены Буревого — Евдокии Ивановны. До нее не сразу дошел смысл ее слов.
— Дочь заболела? — медленно, словно о чужом переспросила она, в то же время чувствуя, как ей стало холодно. Бартенев, настороженно следивший за ее лицом, подошел к ней и предложил машину.
Дверь в квартиру была открыта, и Вера Михайловна с бьющимся сердцем переступила порог. Низенькая женщина в белом халате что-то делала, склонившись над Аленкиной кроваткой. С белым, как мел, личиком, Аленка недвижно лежала на высокой подушке, с устремленными в потолок остановившимися глазами. Врач взяла ее ножки за ступни и рывком потянула на себя. Головка соскользнула с подушки, но глаза Аленки по-прежнему ничего не выражали. Врач выпрямилась и негромко, строго сказала:
— Положите грелку к ногам больной и проведите меня к телефону.
Телефон был общий внизу, в коридоре. Врач опустилась по лестнице, не снимая халата. А Кострова, держась за холодные перила лестницы, смутно улавливала то, что говорилось по телефону. Врач вызывала медсестру и несколько раз повторила слово интоксикация и еще что-то по латыни.
Сестра приехала через несколько минут. Аленке, лежавшей в прежнем положении, сделали два укола. Перед отъездом врач велела неотлучно дежурить у постели и, если состояние девочки ухудшится, вызывать «скорую».
Все это время, пока в комнате находилась врач, Юлия Дементьевна хлопотливо делала то, что в таких случаях нужно: грела воду, подавала чайную ложку, чистое полотенце, белье. Но как только закрылась дверь за врачом, ее охватил страх, ощущение близкой утраты. Она опустилась на стул с таким видом, как будто не могла стоять от отчаяния.
Кризис не миновал ни на второй, ни на третий день. Иногда маленькое исхудавшее тельце билось в судорогах. После этого девочка, открыв глаза, пугливо озиралась, словно видела перед собой страшное лицо бабы-яги, лоб ее покрывался испариной. Врач приезжала два раза в день, сама делала уколы.
— Девочку нельзя трогать, — говорила она. — Будьте осторожны.
Неожиданная, опасная болезнь Аленки не только оторвала Кострову от цеха, от работы, людей, но и оборвала прежние мысли, как гроза обрывает телефонные провода. В ее сознании как-то сразу нарушилась связь с прошлым, настоящим, будущим. Весь мир сузился теперь до пределов одной комнаты, пропитанной запахом лекарств. С молчаливой сосредоточенностью она держала у Аленкиных ног грелки, осторожно вытягивала западавший язык, вводила лекарство сквозь плотно сжатые зубы. И все это время ее не отпускала внутренняя немота.