Весело прозвучал голос, показавшийся мне знакомым:
— Я непременно пойду в воду!
— Ты просто дурно воспитана, — ласково произнесла Эмилия. — Ты решила покончить жизнь самоубийством или хочешь заставить нас умереть от страха?
Жених Эмилии настаивал:
— При таких волнах не купаются, Мэри. Это блажь.
Корнехо посмотрел на часы.
— Начинается прилив, — заключил он. — Нет никакой опасности. Если она обещает не заплывать далеко, я разрешаю.
Атуэль обратился к девушке:
— Если у вас не хватит сил доплыть до берега, очень вам пригодится его разрешение! Послушайтесь меня, не купайтесь.
— В воду! — радостно закричала Мэри.
Она подпрыгивала, натягивая купальную шапочку, и все повторяла:
— У меня крылья! У меня крылья!
— Ну, кажется, я тут лишний, — сказал Атуэль. — Я ухожу.
— Не делай глупостей, — сказала ему Эмилия.
Атуэль удалялся и не слушал ее. Уходя, он наткнулся на меня и бросил в мою сторону весьма неодобрительный взгляд. Должен признаться, мое внимание было целиком поглощено грациозной фигуркой Мэри. Девушка действительно казалась крылатой. Встречая очередную волну, она взмахивала руками, как бы приглашая небо поиграть с ней.
Мэри? Сеньорита Мария Гутьеррес? Трудно узнать человека, когда он в купальном костюме… Та самая девушка, которая приходила ко мне на консультацию в этом году и которой я рекомендовал отдых в Приморском Лесу? Да, это точно была она. Хрупкая, она тогда почти потерялась в меховой шубке. Те самые глаза со стальным отливом, то лукавые, то задумчивые. Вот и локон на лбу. Я вспомнил, как добродушно заметил ей тогда: «Мы с вами родственные души».
Тот же случай, что у меня, — мышьяк. Вон она прыгает у моря, та самая пациентка, которая еще этой зимой безучастно сидела, погрузившись в мягкое кресло моей приемной. Еще одно чудесное исцеление, совершенное доктором Уберманом!
Тревожные восклицания вывели меня из мечтательного состояния. Купальщица уплывала с поразительной быстротой и легкостью.
— Она прекрасно плавает вольным стилем, — успокаивал всех Корнехо. — Никакой опасности. Она скоро вернется.
— Она так быстро удаляется, потому что ее относит, — возразила Эмилия.
Крик, донесшийся с другой стороны, заставил меня повернуть голову.
— Ей не добраться до берега!
Это был Атуэль. Он возвращался, яростно жестикулируя. Подойдя вплотную к доктору Корнехо, он бросил ему в лицо:
— Добились своего? Теперь она не может выйти.
Я рассудил, что настало время вмешаться. В самом деле, представлялась прекрасная возможность попрактиковаться в плавании кролем и спасении утопающих — искусствах, которым обучил меня Чиммара, преподаватель гигиены, и которые так скоро забываются без практики.
— Сеньоры, — сказал я решительно, — если кто-нибудь одолжит мне купальный костюм, я ее вытащу.
— Эту честь я оставляю за собой, — заявил Корнехо. — Но возможно, нам удастся дать ей понять, чтобы она забирала наискосок, в юго-западном направлении…
Атуэль перебил его:
— Какое там, к черту, наискосок! Девушка тонет.
Инстинктивно, видимо не желая присутствовать при их споре, я отвел взгляд и посмотрел в сторону судна. Я увидел ребенка; он спускался по веревочной лестнице, он уже бежал к нам.
Атуэль раздевался. Корнехо и я оспаривали друг у друга купальные трусы.
Мальчик кричал:
— Эмилия! Эмилия!
Остальное произошло молниеносно: Эмилия бросилась в воду, быстро доплыла до Мэри и вот уже они с Мэри возвращаются на берег.
Мы радостно окружили купальщиц. Слегка побледневшая Мэри показалась мне еще красивее. Стараясь, чтобы это прозвучало естественно, она сказала:
— Паникеры — вот вы кто! Настоящие паникеры.
Доктор Корнехо пытался наставлять ее:
— Вы не должны допускать, чтобы волна захлестывала вам лицо.
Мальчик все плакал. Успокаивая ребенка, Мэри обняла его красивыми руками, с которых стекала вода, и нежно приговаривала:
— Ты думал, я тону, Мигель? Я же русалка, волны со мной заодно.
Мэри, как всегда, демонстрировала свою утонченную грациозность, но, кроме этого, еще и тщеславие, а также черную неблагодарность всех незадачливых пловцов, которые ни за что не признают, что были на волосок от гибели, и будут упорно отрицать, что их спасли.
Во всем этом эпизоде одно действующее лицо произвело на меня особенно сильное впечатление: мальчик — сын сестры Андреа, хозяйки гостиницы. Ему было лет одиннадцать-двенадцать. Сколько благородства в лице, какие точеные, правильные черты! Тем не менее была в нем какая-то странная и неприятная для меня смесь невинности и зрелости.