Всё это время я стояла в конце коридора и наблюдала за происходящей картиной. Разумеется, мне стало любопытно, что так взбудоражило тихого и спокойного преподавателя, и в то же время я не могла избавиться от мысли, что такое поведение настораживает. Какие дела могли возникнуть у преподавателя истории, если университет, в котором он работает, закрыли на спецпроверку? Возможно, дела с документами или частными уроками, но не появляются же эти дела за несколько секунд?
Ничего нам не оставалась делать, разумеется, кроме как начать приглашать студентов по очереди. К моменту, когда Валерия стала выходить из кабинета, в проёме выросла вытянутая фигура Алексея Александровича.
- Я готов, могу зайти?
- Да, зайдите, пожалуйста.
Владимир несколько долгих секунд всматривался в лицо преподавателя, так что тот забегал глазами и вынужден был спросить:
- Что-то не так?
- Александр, расскажите, пожалуйста, куда вам нужно было отлучиться?
- Ничего особенного, просто домой нужно было ненадолго съездить.
Ступор. Мой лоб пошёл гармошкой, потому что я не понимала три вещи: почему Владимир не попросил преподавателя представиться, как делал со всеми студентами, отчего Алексей не поправил Владимира в упоминании своего имени, и действительно ли поездка домой была так необходима, что ради неё пришлось сорваться с висевшего на носу допроса.
- И всё-таки я вынужден настаивать. Сами понимаете, работа такая. Что именно заставило вас стремительно уехать из участка?
Алексей Александрович невинно поднял брови и промямлил:
- Да я просто к маме ездил! Она попросила купить ей продуктов в магазине – я и приехал. Моя мама не терпит отказов, каким бы делом я ни был занят, вы меня поймите.
- Хорошо. Что вы помните необычного с занятия с группой Э-121?
- Необычного? Ничего. Я рассказывал про Семилетнюю войну, показывал презентацию про Гамбургский мир, некоторые студенты слушали, некоторые нет. Всё как обычно.
- Вы помните, в какой последовательности студенты выходили из аудитории?
- В каком смысле выходили из аудитории? Если они не слушают, это не значит, что им дозволено встать и уйти. По крайне мере на моих занятиях так, не стану отвечать за своих коллег, это уже их дело.
- Нет-нет, я про конец занятия. Вы помните очерёдность?
- А, так вы про это. Нет, такой информации не могу вам дать, я всегда первым ухожу с занятия, чтобы вовремя прийти на следующее.
Когда допрос Алексея Александровича закончился, я сделала для себя выводы: о том, что преподаватель всё-таки ведёт себя странно (даже если учитывать только то, что он уходит за пять минут до конца пары, мне непонятно, чем он занимается ещё всю перемену) и о том, что Владимиру Игоревичу стоит научиться задавать вопросы. Когда я устраивалась на эту работу, меня несколько раз предупреждали, что выражать мысли нужно так, чтобы никто тебя не переспрашивал. Видимо, Владимиру решили об этом не говорить.
Число недопрошенных свидетелей уменьшалось, чему я была несказанно рада. Но очередь в кабинет для допросов скорее напоминала очередь к терапевту, когда подходит какая-нибудь бабушка, спрашивает, кто последний, и садится на скамейку с краю.
Нику, подругу убитой, я ждала с нездоровым нетерпением. Поэтому, когда она появилась на скамейке в коридоре, меня немного отпустило - пусть это звучит неправильно, но я была рада увидеть, что она плачет и что ей больно. Конечно, никто не застрахован от хорошей актёрской игры, так что я не стала принимать слёзы за чистую монету, хоть и обрадовалась им внутри.
Хотя кого я обманываю - я поверила ей с самого начала.
Не утирая слёзы, которые безостановочно и, наверное, уже бесконтрольно, текли по её щекам, Ника прошла в кабинет и съёжилась. В тусклом свете единственной лампочки её фигурка теперь казалась ещё меньше. Она сложила руки на коленях, подняла пустые глаза на Владимира, и я заметила, как он рефлексивно откинулся назад.
- Представься, пожалуйста.