И. П. Шухов после «Ненависти» написал еще два романа — «Родина» (1936 г.) и «Действующая армия» (1940 г.). В них он также проявил хорошее знание жизни и быта людей родного края, умение рисовать запоминающиеся картины природы и труда людей, воспроизводить в правдивых образах живое дыхание жизни. Но особо следует отметить книгу очерков И. Шухова о покорителях целины, неоднократно переиздававшуюся.
В тех самых местах, где происходило действие романов «Горькая линия» и «Ненависть», на необъятных просторах казахстанских степей началось беспримерное в истории мирового земледелия могучее всенародное движение — покорение целины. Сотни тысяч советских людей, преимущественно молодежь, — посланцы России и Украины, Белоруссии и Прибалтики — двинулись зимой и весной 1954 года в богатырский поход на целину. Новоселам пришлось перенести суровые испытания душевной стойкости, воли и мужества, когда все надо было заново строить на голой земле в условиях крепких зимних морозов и обильных весенних дождей. Тем более изумителен и радостен был итог трудового подвига новоселов на целине.
«Это их непраздными руками были воздвигнуты в полудиких от векового безлюдия степях Казахстана 337 уже прочно обжитых теперь, местами отлично благоустроенных городков — центральных усадеб новых, широко известных в нашей стране зерносовхозов», — пишет И. Шухов в очерке «Подвиг народа»[2].
Далее писатель особо подчеркивает то самое знаменательное, что произошло на целине.
«И не только хлебом обогатила родную страну наша поднятая целина. Вместе с тучными нивами, покрывшими нынешним летом былые ковыльные степи, взрастила она и молодое племя мастеров передового земледелия — гвардию полеводов и механизаторов, горячо влюбленных в нелегкий свой труд на обновленной ими земле. Люди эти, навсегда осевшие на возделанной их руками земле, — самое неоценимое богатство целинного края. Они — слава и честь ее. Они — трижды прекрасное ее будущее!»
Да, большие, великие дела свершились ныне и продолжают свершаться в тех местах, о которых писал И. Шухов в своем романе «Ненависть»! Однако роман, как произведение социалистического реализма, не утратил познавательного и воспитательного значения — он убедительно воссоздает дух своего времени. Роман свидетельствует о величии и силе тех идей, которые воодушевляли героев трудных первых лет коллективизации на борьбу и труд. Мы видим, как в Огне ожесточенной массовой борьбы победно начал совершаться в нашей стране гигантский по своему историческому значению процесс социалистической перестройки деревни.
За минувшее тридцатилетие колхозный строй одержал полную и окончательную победу. Колхозный строй, — говорится в Программе КПСС, принятой на XXII съезде партии, — «это намеченный В. И. Лениным, исторически проверенный, отвечающий особенностям крестьянства, путь его постепенного перехода к коммунизму».
Новое, современное поколение тружеников советской земли — строителей коммунизма — не без пользы для себя и для своего дела прочтет роман И. Шухова «Ненависть», в котором даны живые образы героев, представителей трудящихся масс, начинавших великий исторический путь к коммунизму.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
В один из жарких июньских вечеров, когда бушевали над степью мятежные краски недоброго, предвещавшего суховей заката, по широкому скотопрогонному тракту пылила старомодная, с ракитовым кузовком, пролетка. Серый в яблочных накрапах конь, дерзко задрав под высокий выгиб дуги голову, шел сдержанно-ровной иноходью, и седок подбадривал его лишь едва заметным движением ременных вожжей да негромким поощрительным свистом.
Высоко в нежно-зеленоватом, не остывшем от дневного накала небе дрались орлы. Огромные, позолотевшие от заката птицы, круто развернувшись с кругового полета над присмиревшей вечерней степью, то и дело стремительно бросались один на другого в лобовую атаку. С разлета ударившись грудь в грудь, они на мгновение как бы замирали в воздухе, а затем, кувыркаясь, штопором падали вниз, и ржавые перья их вперемешку с пепельно-серым пушком разлетались в разные стороны. Камнями падая с огромных подоблачных высот, птицы, казалось, должны бы вот-вот в прах разбиться о землю. Однако за мгновение до этой как будто неизбежной гибели они, разминувшись, вновь взмывали под облака. Там, маневрируя в круговых полетах, зорко присматриваясь друг к другу, они, спустя какое-то время, затевали новую грозную битву и снова, ослепленные яростью, сходились в лобовую атаку.
В это время в стороне от тракта, вблизи полуразвалившихся глинобитных стен древних степных мавзолеев, показался всадник. По-беркутиному выпорхнув откуда-то из-за увала на вершину плоского, посеребренного ковылем кургана, он, гарцуя на злом гнедом маштачке киргизской породы, рывком поставил его под собой на дыбы, и в этой на мгновение застывшей позе всадник на вздыбленном коне походил на изваянный из меди памятник. Зорко осмотревшись вокруг, наездник заметил пылившую по тракту пролетку. И встрепенувшись при этом, как птица, он тотчас же ринулся с места в карьер вслед за попавшимся ему на глаза путником. Это уже напоминало погоню!
Однако и путник, правивший породистым рысаком, заметив всадника, внезапно охваченный чувством тревоги, невольно гикнул на своего и без того резвого на побежку коня, дав ему полные вожжи. И серо-сивый рысак, заносчиво вскинув красивую голову, еще резвее заработал сухими, жилистыми ногами, и жесткая грунтовая дорога зарокотала, как бубен, под его коваными копытами. Седок же тем временем, тревожно оглядываясь на настигавшего его всадника, торопливо извлек из-под беседки пролетки завернутый в грубую холщовую тряпку новенький браунинг и еще торопливее сунул его в правый карман потертых своих галифе защитного цвета.
Как ни рысист и ни резв был серый в яблоках конь, а гнедой неказистый на вид маштачок, пришпоренный всадником, оказался, видать, порезвее. Не прошло и десяти минут, как всадник; ринувшийся в погоню за путником, уже готов был, как говорят кавалеристы, «повиснуть на его плечах», и тот, не видя, а чувствуя его стремительное приближение, подумал: «А зачем это, собственно, я удираю? Глупо!» И трезво подумав так, он резко осадил разгоряченного до бешенства иноходца и в это же мгновение встретился взглядом с поравнявшимся всадником.
Было что-то тревожно-напряженное, в их коротких, испытующе-настороженных взглядах, в минутной молчаливой заминке и даже в вымученных улыбках, которыми обменялись они в первое мгновение негаданной встречи.
Пожилой, похожий на матерого ярмарочного конокрада чернобородый человек, молодцевато сидевший в добротном казачьем седле, слегка привстав на стременах, вместо приветствия сказал, кивнув на серо-сивого иноходца:
— Хорош, ничего не скажешь! Донских али орловских кровей?
— Метис. Середка на половине… — с деланым равнодушием ответил путник.
— Ну-с, тогда — мое вам почтение! — сказал всадник, церемонно приподняв над тронутой проседью головой широкополую войлочную шляпу.
— Здравия желаю… — холодновато откликнулся путник.
— А я на орлов сейчас любовался. Вот битва — страсти!
— Да, схватка смертельная. Я тоже видел.
— Жуткое дело, как они друг дружку соборуют — дух захватывает!
— Любопытно, какую добычу они не поделили?
— Дело не в добыче — в ярости!
— Что ж, известное дело — хищники. Птица дурная. Так сказать, кровожадная.
— Не дурней и не кровожадней нашего брата…
— Это как понимать? — спросил путник с пролетки, инстинктивно касаясь правой рукой спрятанного браунинга.
— Понятие немудреное. Мало ли в нашей степи вар-начья с такой же орлиной хваткой?