− Начнем, конечно… Мы говорили о седловине…
− Да…
Вообще говоря, переговоры с тварями весьма напоминают детскую игру по вытеснению друг дружки за пределы нарисованного круга. Вот только… Наместник, вместо того, чтобы пригрозить всей мощью Империи непокорным, иногда чуть уступает – по его глубокому убеждению, твари более всего похожи на детей. И Мыш здесь не при чем. Странное сочетание полной невозмутимости и глубокой веры в свою непогрешимость – словно игра судьбами его людей для Владыки привычна, но он не осознает полной меры своей ответственности за них. Играет в кости. Только на кону – живые существа…
И снова упрямое цепляние Владыки к словам и формулировкам договора, нескончаемые попытки вытеснить людей с как можно большей площади завоеванной ими территории. Получалось плохо – за пять лет на их равнинах заселились мирные землепашцы, а сотрудничать с тварями – это с ума рехнуться! Но Ремигий терпеливо вел дело к взаимному решению. Нельзя было по-другому… Мышу обещал…
А Мыш в то утро внезапно встал с постели, оттолкнул насмерть перепуганного лекаря, поднял глубоко ввалившиеся глаза на вбежавшего Альберика, чтобы тот прекратил сопротивляться его желанию. Поддерживаемый стариком, кое-как дотащился до черной гари посреди белоснежного покрывала зимнего сада и постоял несколько минут на пепелище.
– Эйзе, это уже в прошлом, мальчик. Надо жить…
Мыш удивленно посмотрел на старика, тот никогда не был к нему столь снисходителен.
– Да, конечно.
Старый раб вздрогнул от безукоризненно вежливого ответа твари. Улыбка скрыла истинные чувства. Странная вещь, Альберик всегда воспринимал тварь как малого ребенка, но сейчас перед ним горько хмурил брови молодой мужчина… Тварь сравнить с человеком! Но Эйзе бесстрастно взглянул на старика и медленно потащился к дому, вошел внутрь, отстранив кинувшегося было к нему поддержать Лиса, зашел на кухню, сел возле очага, взял на колени Моди. И так и просидел весь день с маленьким тваренком на коленях, отказываясь уйти в спальню, так почти ничего и не поев за весь день. Берси кружил возле брата, ворчал, звал играть, но Моди лишь нежно попискивал в ответ и с колен Эйзе не уходил.
Топот копыт за воротами, старый раб заторопился, не нравился ему слишком тихий Мыш, ох, как не нравился…
Ремигий спрыгнул с коня, подбежал ко входу в дом и увидел хрупкую бесплотную фигурку, опирающуюся о косяк двери. Мыш вышел встретить своего господина. Да только объятие было горьким – Наместник словно ледышку обнял.
– Эйзе, не надо было вставать! Рано еще!
– Все хорошо, мы же быстрее выздоравливаем…
Холод в глазах и в речи Эйзе. Он не рад возвращению Ремигия?
– Вот что, Мыш, идем-ка, я тебя уложу, слаб еще… Альберик, принеси чего-нибудь поесть…
Моди, как привязанный, потащился вслед за Мышом и, пока Наместник торопливо умывался, снова залез на колени к Эйзе, прижался головой к плечу. Ремигий хотел выгнать надоеду, но увидел, как тварь осторожно прижимает малыша к себе, и промолчал. Берси смирно сидел рядом и, удивительное дело, даже не ворчал.
– Мне сегодня не удалось договориться с вашим Владыкой, они, похоже, встретились с кем-то из ваших в бою… Мыш, если договор о мире будет подписан, то смогут ли твари его соблюдать?
Эйзе вздохнул:
– Я не знаю…
– Кем был тот, что увез тебя тогда?
– Одним из сыновей Владыки…
– То есть мир может быть разорван, так?
– Да.
Глаза Мыша начали закатываться от усталости, он как-то сразу отключился, ушел в мир сонных грез, Наместник вздохнул, снял с его колен малыша, хмуро сказал:
– Идите на кухню, к Альберику, там пирожок. Мыш будет спать.
Мелкие одновременно кивнули и унеслись ужинать туда, где повеселее. Наместник остался наедине со спящим Мышом, перенес его на ложе, накрыл теплым одеялом. Мыш тихо и сонно задышал. В мятущуюся душу Наместника снизошло успокоение…
Бывают дни, когда полностью не везет. Ремигий всегда привык полагаться на свою силу и свое оружие, а сейчас все в его жизни стало таким зыбким… После перенесенных мучений что-то разладилось в их отношениях с Эйзе. Нет, Мыш честно выходил его встречать на еще слабых ногах, подставлял щеку для братского поцелуя, но этим дело и кончалось. Между ними встал Страх. Наместник прекрасно понимал, за что ему пришлось пережить смертельный ужас от одной мысли о потере Мыша, и старался более богов не гневить. Да и Эйзе стал очень сдержан с ним. Понятно, что Мыш просто боялся повторения своих мучений. Что это всего лишь морок, что все не так, они оба понять не могли и взаимно боялись болезненных воспоминианий.
Внешне все шло хорошо: Эйзе выздоравливал, худо-бедно, но договорный процесс продолжался, хотя Наместник иногда был готов головой колотиться в ярости от неуступчивости и тупости Владыки Тварей. Да только хрупкий юноша с усталыми глазами, встречающий воина после переговоров, не был похож на бешеного Мыша. И его не хотелось целовать и сгорать от желания его близости. И Эйзе при торопливых и неловких попытках Наместника чуть приласкать его не раз и не два уже отводил бесстрастно руки человека, не подпуская к себе.
Ремигий научился смирять себя. Как странно: понадобилось пережить всего-навсего тяжелую болезнь Мыша, чтобы навсегда исключить из своей и его жизни даже попытки на чем-то настаивать. О насилии и речи быть не могло. Очень боялся. И страх разъедал душу Наместника…
Сотник и Лис сходили с ума каждую ночь. То, что произошло с Эйзе, словно смело преграду стеснения и страха быть непонятым. Не так много времени было у человека и твари, чтобы творить свою любовь.
И на фоне отчаянного безоглядного поведения сотника и Рыжего трещина между Мышом и Ремигием грозила превратиться в пропасть. Мыш обессилел в борьбе за жизнь, в борьбе с Наместником за выполнение главного приказа своего рода: склонить жестокого воина к заключению мира, дающего возможность тварям пережить зиму в горах. Мыш полностью выполнил долг перед своим народом, Наместник дал клятву более не воевать, и Эйзе знал, что он сдержит свое слово. Да только у самой твари сил после всего, что случилось, совсем не осталось. Он боролся со смертью, выполняя свой долг. И сумел победить волю человека. Но после исполнения всех желаний… Что остается желать потом?!
Дни становились все короче, времени до окончания переговоров оставалось все меньше. Просто потому, что ледяные ветры уже гнали острые иглы поземки по улицам городка, когда отряд Наместника возвращался в крепость вечером, и все чаще и чаще отряд Владыки появлялся с опозданием, видимо, не так просто было пробиться сквозь перевалы, которые вот-вот будут занесены снегом. А тогда голод… Снова голод. И все обещания Ремигия окажутся пустыми словами…
Мыш отлично понимал это. И объятия воина его пугали. Он отступал в сторону, когда Цезарион возвращался домой, и изо всех сил старался изображать, что все очень хорошо, что ничего плохого в доме не происходит. Получалась глупая ложь. Даже малыши это чувствовали и начали сторониться Наместника…
– Я прошу, чтобы ты разрешил мне уйти из крепости…
Голос Эйзе застал Наместника в самый неподходящий момент, он сунул замерзшие за день ноги к горящему очагу и блаженствовал в тепле спальни.
– Мыш?
– Я хочу уйти…
Ремигий мгновенно обернулся, но Мыша не увидел. Тот исчез из освещенного круга, как всегда, когда боялся гнева воина. Притаился где-то в темноте.
– Почему?
В душе Наместника уже кричал не Страх. Ужас вопил… Ужас снова остаться одному, вернуться из освещенного теплого дома в прежний холод одиночества.
– Не могу больше…
Воин не ожидал услышать такое от упрямого Мыша. Впрочем, события последнего месяца его сильно подкосили.
– Хорошо. Потерпи немного, переговоры будут скоро завершены, я буду отправлять договор в столицу, поедешь вместе с посольством в мое поместье.
« И Альберик увезет прах маленького в родовую усыпальницу…»
– Нет. Я хочу вернуться в свой дом, в горы…
– Эйзе, куда, ведь сожгут же!
– Совсем не обязательно встречаться с моими соплеменниками… Я же Одиночка, проживу без них.
« И без меня…»
– Мыш, зима скоро, голод…