— Миссис Прайс, не кричите. Розали сейчас не до этого. Обговорим помощь потом. Она должна отдыхать, — мягко выговаривает Пирс, вытирая мой рот салфеткой и вновь укутав в плед, сажает ровно на приподнятую спинку койки, но я стону от боли в спине. — Ну, все, тише, милая. Тебе придется перетерпеть боль. Скоро пройдет, сутки, и ты уже не будешь ее так чувствительно ощущать, — он протягивает руку, попытавшись положить ее мне на плече, утешить, но я так же отталкиваю его, как и бабушку. Мне не нужна эта жалость, никому меня не было жалко, когда это делали со мной.
Бабушка смотрит на меня, словно пытается увидеть что-то и что-то видит, когда ее взгляд наполняется ужасом. Она, словно видит перед собой чудовище, словно она видит не меня и вовсе. Смотрит своими карими глазами, что так похожи на мои, смотрит холодно и недоверчиво.
— И так, миссис Прайс, сейчас вы либо уходите, или слушаете меня, но больше ни каких криков. Розали нельзя нервничать, особенно сейчас, да и в таком состоянии…
Бабушка набирает больше воздуха в легкие, несколько секунд еще смотрит на меня, затем на Пирса и согласно кивает головой. Но ее взгляд не сулит мне ничего хорошего.
— Я вас слушаю, — проговаривает она.
Двери палаты тихо-тихо приоткрываются, даже не издавая шума, а я замечаю, как медленно и бесшумно внутрь заходит Гарри, который уже сразу улыбается мне своей теплой и нежной улыбкой. Гарри подмигивает мне, притихнув, и перевод взгляд на доктора. Пирс не замечает его, как и бабушка, ведь двое около меня и повернуты спиной к дверям.
— Ты уже себя хорошо чувствуешь? — обращается ко мне доктор, и я киваю. Он словно подготавливает меня ко второму удару со спины. — Хорошо. Рвота обычно не отзывается так быстро, и ты должна была все съесть без последствий…
— Вы же сказали, что в ее состоянии, это норма, — уточняет бабушка.
— Не перебивайте меня, миссис Прайс. Ее состояние нормализируется, тело восстанавливается, раны затягиваются. Когда вы поступили к нам, я проверил у тебя все тесты, чтобы знать, какие препараты подходят больше. И еще раз уточню: Розали обезболивающее действует?
Я отрываю взгляд от Гарри, который складывает руки на груди, все так же стоя не замеченным, и внимательно слушает врача.
Я киваю головой, пытаясь услышать суть слов Пирса.
— У тебя есть рана на животе. Скорее всего, после ножа или клинка, и рана сделана практически в боку, не задев ничего главного у тебя в желудке, в животе… — я внимательно его слушаю, а Пирс переводит взгляд то с бабушки, то на меня.
— Ничего главного — это вы об органах так отзываетесь? — поинтересовалась бабушки, а доктор, не открывая от меня своего взгляда, приподнял губы в полуулыбке.
— Нет. Я о том, что она носит в себе, уже, более, как две недели — цело и невредимо. Розали, ты беременна и тесты все были положительны.
Мир вмиг застыл. Я затаила дыхание, пораженно метнув взгляд не на них, а на Гарри. В ушах поднялся бывший шум, просто гул. Я, словно онемела и, не дыша, застыла.
Все, что было до этого момента, исчезло и я опускаю взгляд вниз. Сквозь шум в ушах от шока, я слышу тишину, гробовую тишину, пожирающую меня.
Пока что-то мокрое не капает мне на грудь, я не замечаю своих слез. Рука ложится на живот, и сейчас, именно в этот момент я чувствую, как нож вонзается в спину, сделав меня еще более искалеченной, только вонзила нож не боль, а судьба, которая наехала на меня трамваем в аду.
Я вновь поднимаю взгляд и смотрю на то, как Гарри медленно опускает руки с груди, расширив глаза и даже приоткрыв рот. Я качаю головой, отрицая слова Пирса. Да это же просто невозможно.
— Нет, — все еще качаю я головой. Это шутка такая? Тогда ни черта не смешно!
— Розали, я клянусь, что с твоим ребенком все хорошо. Никаких повреждений, но тебе нужно много отдыхать и кушать, иначе будет выкидыш.
— Нет, — вновь проговариваю я это слово себе под нос, и поднимаю голову на парня. Они так же оборачиваются на мой взгляд. Гарри выдыхает, пряча глаза в пол, а я хватаюсь за рукав доктора. — Этого не может быть, — отвергаю я все слова Пирса. — Нет же доктор… Даже если так, то… невозможно…
— Три дня назад я делал тебе анализ УЗИ и все видел на экране. Тебе нужно заботиться, прежде всего, не о своем здоровье, а о здоровье малыше. Тебе нужны силы и время, чтобы осознать все, что было до этого, и что происходит сейчас. А теперь мне нужно идти, я пришлю медсестру, она принесет тебе сока и шоколада.
Тебе нужно восстанавливать свою кровь и иммунитет. И у вас пятнадцать минут, ей нужен покой.
Пирс тихо встает, берет испорченный моей рвотой поднос и шагает до дверей, оборачиваясь, он оглядывает нас всех и выходит. Бабушка, словно сумасшедшая, глядит на меня, прижав руку ко рту. Гарри все так же стоит, потупив взгляд, но уже на меня. Я нервно дрожу, все еще не осознавая слова доктора. Как? Почему? Все же было… Черт. Не верю, во мне не может быть его ребенка. Почему он там, в моем животе?
— Никому. Ни слова, — проговариваю я, а бабушка еще больше расширив глаза, смотрит на меня.
— Да как же… Что же… Он же сказал, что не спал с тобой! Да как же ты… Ты… беременна. Господь, да что твориться? — она возмущенно вскидывает руками. Для нее это такой же шок, но у меня ступор, просто провал, будто в пустыне послышался гром и пошел снег с ледяным дождем.
— Уйди, пожалуйста. Сейчас, уйди, бабушка. Оставь меня, — говорю я, не желая вспоминать то, что было, то, что нас связало и эту любовь, когда мы грешили. Ничего не хочу, мой мозг взорвется! Он был со мной, но он же… Нет, это просто… Почему?
Она, поджав губы, резво выскакивает из палаты, задевая Гарри, пока тот все так же стоит у дверей.
— Он не должен знать, обещай мне, — тихо говорю я, пока сам парень отходит от легкого поражения. В его глазах пробегают слишком много эмоций, и я даже не знаю, что думать, когда он отходит к окну, вставая ком не спиной.
— Ты позвала меня, но не его. Почему? — его голос был тих, но терзающий и непонимающий. Спина была напряжена, как и плечи, а лицо и глаза спрятаны от меня.
— Пока не могу… Сейчас не могу… Мне больно, мне очень больно, Гарри. Мне страшно, так страшно, что я готова кричать, я боюсь…
— Боишься Нильса? Не дури, Розали. Не дури. Он любит тебя. Все это время он мучился, он все это время был рядом, все это время был в холле и ждал, пока ты придешь в себя. Для него стало ударом, когда ты позвала меня, а не его, — Гарри поворачивается ко мне, медленно приближаясь. Я не знаю, что он чувствует, и не знаю, как относится ко мне. Не могу прочитать его взгляд, моя рассудок в пелене, а в глазах пыль.
В голове лишь одна мысль «во мне ребенок, его ребенок».
Слезы на щеках, и еще больше слез в следующее мгновение.
— Он клялся, он обещал, он говорил… Он так много говорил. Гарри, я не могу… я люблю его, но не могу. Я помню все, как будто это было минуту назад. Я помню, и мне страшно. Ты понимаешь меня? Мне страшно… во мне… ребенок, что мне делать, Гарри? Я ничего не хочу. Я не… Не хочу, — задыхаясь в рыдании, я закрываю лицо руками, но чувствую, как крепко он обнимает меня, отчего я рыдаю еще громче, еще душераздирающе.
— Ну, что ты, Розали, все же хорошо. Раны… они заживут, время пройдет, и ты забудешь все как страшный сон, отпустишь это. В тебе ребенок и это же настоящее сокровище. Нильс обрадуется, он так сильно обрадуется, ведь любит тебя. Ты его воздух, ты же знаешь это сама, а он твоя любовь, и ты тоже это знаешь…
— Нет, не надо, умоляю. Не надо ему говорить, только не…ему, — я не договариваю, и рыдания вновь перебивают меня, от чего речь неразборчива и громкая.
Гарри садиться на кровать рядом, и притягивает меня к себе, так, что я ложу голову ему на колени, а он поддерживает меня, качает, словно ребенка, не касаясь больше ничего.
— Это же его ребенок. Это твое счастье, это твоя гордость, это ваша любовь, Розали. Не смей принимать никаких мер, не смей ставить его жизнь под угрозу, ты должна сберечь его. Обещай теперь ты мне.