Я судорожно киваю, забывая обо все. Спина ничего не касается и эта невесомость, что не приносит новой боли, быстро утишает меня, осушая слезу за слезой. Его руки аккуратно поддерживают голову и бедро, укачивая и испаряя весь негатив.
— Не могу, не могу его видеть, Гарри. Мое сердце словно гниет, а душа вся погрузилась во мрак. Мое тело истерзано, и мне больно не только видеть его, но и думать о нем. Он так много обещал, он так много говорил и защищал… Он сделал так, что мы взлетели к небесам, но я упала, и так больно, что теперь мне не справится с этим… Еще и это…внутри меня… оно там, от него, его часть во мне, — боязно выговариваю я, вновь соприкасаясь с животом.
Гарри играет желваками, но его взгляд нежен, наполнен мягкостью.
— Ты сейчас в шоке, ты еще не отошла от того, что произошло. Тебе сложно, тебе трудно бороться, но ты должна. Я буду рядом, и если ты захочешь, буду всегда рядом. Но ты нужна ему, сильно нужна, — говорит он, а я прикрываю глаза, не сберегая в себе слезы.
— Пожалуйста, не говори, никому не говори. Гарри…
— Не скажу, — соглашается он. — Не скажу…— тише шепчет он.
С меня льются слезы, так быстро, так много. Это невозможно любить его, но я люблю его. Люблю его так глубоко, как глубокие океаны, так высоко ценю, как звезды, как небо и солнце… Я все еще готова быть в его руках, смотреть в глаза, но не сейчас. Страх сковал мне руки, сковал мое сердце. Тогда, там, мне было так тоскливо, так одиноко… Каждый день без него был адом, тьмой, затмением. Каждый час длился как недели, месяца, года. Каждая мысль была лишь о нем.
Я люблю его. Этого молодого человека, молодого мужчину, отца… этого малыша, который так мал и все еще сказочный для меня. Мое сердце любит его, моя душа любит его, мое тело любит его. Я знаю это, принимаю и осознаю. Но не могу, через слезы и боль не могу видеть его. Я все еще слышу его крик, и как он умоляет их, вижу, как он переживает и боится. Как мужчина, мой герой для меня, мое стальное плечо и грудь, мой защитник, моя любовь… он пал со мной в тот вечер, нам было больно, ему и мне.
Но не могу. Не могу вспоминать и думать больше. Не могу, не смотря на бескрайнюю любовь, насколько она сильная, насколько она большая и наша, не могу. Боюсь, не зная чего, но боюсь. Когда я была с ним, мне было больно, страшно, я кричала, а он не мог остановить это безумие. В голове бардак, разум запрещает думать, сердце разрывается в новых мучениях.
Когда рука Гарри случайно касается оголенной кожи, там, когда плед был выше, а одеяло ниже, когда сорочка задралась… Ожог от его пальцев был невыносим.
Вздрогнув на нем и еще чаще задышав, я сталкиваюсь с его взглядом, и он открывается от меня, словно ошпарился кипятком. Только он позволяет себе одно единственное — гладить меня по волосам, чем и успокаивает.
Бабушка была права. Я буду чувствовать огонь от прикосновений, и это хуже, намного хуже, чем прежде.
— Тебе нужно отдыхать. Засыпай, а потом все обдумаешь. Позже ты все поймешь, сердце и разум подскажет. Позже, ты найдешь выход. Позже все измениться, вот увидишь…
Я слушаю его и слушаю. Гарри говорит и говорит о хорошем будущем, что все будет хорошо, что все забудется. Но как я могу слушать сердце и разум, когда они оба требуют разное и незамедлительного решения? Мне так хочется забыть обо всем, мгновенно, словно ничего не было. Словно, я никого не знала, не видела, не любила… Словно не было тех сумасшедших мгновений, поцелуев, любви… Словно я все еще ребенок, которого лелеют родители, а он ни о чем не заботиться…
Не знаю, как мне быть, что делать, куда податься. Но я теперь не одна. Во мне…это…этот ребенок. Это странное и необъяснимое чувство, когда я знаю, что там кто-то есть, что там растет малыш, что это его семя и его чадо. Что это будет ребенок в дальнейшем. Но… Как принять ребенка, еще такого крошечного, когда я не могу принять мужчину? Как мне быть после того, что видела и ощущала, что ощущаю и сейчас?
Мне больно, очень больно в душе.
***
Проснувшись, когда за окном исчезло солнце, а в комнате светил золотистый свет, я открываю глаза. Вновь боль, вновь очень и очень больно, когда я стону в ответ, отзываясь ей. Около меня оказывается женщина, быстро протирая ваткой плечо, а в следующий момент, вкалывая жгучий укол, от чего я морщусь, с прищуром смотря на нее от только что прошедшего сна.
— Если ты что-то пожелаешь, нажми на красную кнопочку, она с боку, у твоей кровати, — она показывает мне, а я, не желая смотреть туда, просто киваю. Женщина уходит, оставив меня саму.
Тут так пусто. Палата большая, огромная, а тут кровать, аппаратура, один небольшой комод с лекарствами и одна тумбочка. У кровати стул. Но тут есть тишина. Мне одиноко тут быть одной, но мне нужно это. Нужно думать и думать, чтобы не слышать эту гудящую боль в теле.
Всего минута и я расслаблено выдыхаю, почувствовав слабость и уже легкость, притупившуюся боль. В горле начинает першить, и я озираюсь вокруг, находя кувшин с водой и стакан. Приподнимаюсь с тяжестью и издаю протяжный вой. Тело ломит, ужасно болит в боку, словно в рану засунули руку и шевелят ею. От отвращения к этой боли, я все же одолеваю себя и тянусь к кувшину.
Он наполнен до верха. Морщась, я тяну его с тумбы на себя, но когда его перестает поддерживать тумба, он стает неподъемным для меня, погружаясь на пол с характерным треском, разливая воду по полу. Я смотрю на пол, на эти прозрачные осколки и застываю.
Помню, точно помню, когда я разбила чашку, свою любимую, при нем. Помню, как вогнала в палец стекло, и от этого воспоминания смотрю на руку, касаясь того пальца, который пострадал в тот день. Сейчас на нем нет и пятнышка, но я помню, все помню.
Двери распахиваются, и в палату вбегает доктор Пирс, запыханно и нервно оглядывая меня. Его взгляд опускается с меня на пол, и он выдыхает.
— Я сейчас принесу тебе воды.
— А…можно сока? — спрашиваю я, и Пирс кивает с неприметной улыбкой. Через минуту он возвращается со старой женщиной, которая заходит с ведром, веником, совком и тряпкой.
— Равена, пожалуйста, уберите осколки, — любезно просит Пирс и она кивает, подходя ко мне. Ее глаза заглядывают в мои, а я виновато отвожу свой взгляд.
— Вот, пей, — Пирс отвлекает меня и дает в руки стакан сока, который я тут же опустошаю. Мой живот странно урчит, а доктор хмыкает в ответ. — Тебе нужно что-то поесть. Я попрошу, чтобы тебе занесли бульон.
— А вдруг меня опять… вырвет, — тихо произношу я, пока женщина убирает около меня.
— Не думаю, то была первая реакция. А если и так, то тебе нужно постараться есть, даже есть будет тошнить. Это надо не только тебе, но и твоему малышу, — мягко проговаривает доктор, и я опускаю взгляд на руки. — Розали, твоя бабушка настояла на экспертах. Как ты относишься к психологу? — Пирс садиться на койку, а я сдерживаю недовольное фырканье.
— Я лучше черту душу изолью, чем этим отвратительным высасывающим из тебя все соки докторам, — ответила я со злобой. У кровати с другой сторону женщина, что убирала тихо хохотнула.
— И правда, Пирс, они слишком заносчивы в последнее время, — качает головой старая женщина, у которой на голове белый платок, скрывающий седые волосы. — Лучше отвар на травах — успокаивает, расслабляет так, что и думать о проблемах не хочется!
Я тихо улыбаюсь себе под нос на комментарий женщины. Пирс хмуриться и недовольно смотрит в сторону, как я понимаю, уборщицы.
— Равена, — шикает он.
— Нет, доктор Пирс, как бы та ни было, я не приму и не буду даже слушать это бессмысленное жужжание и внедрение в душу. Если мне будет нужно, я обращусь туда позже, если будет нужно, лягу в психушку, но я не желаю сейчас этого разбирательства. Мне просто нужно побыть одной.
Пирс многозначительно выдыхает, и я понимаю, как трудно доктору, когда с одной стороны давит моя бабушка, а со второй я отказываюсь на эти выматывающие посиделки.
— Ты понимаешь, что твоя бабушка меня съест заживо? У нас есть один эксперт, миссис Вуд, очень хорошая. Она лишь поговорит, никаких вмешательств, если ты устанешь, можешь прекратить эту процедуру…
— Доктор Пирс…— попыталась я его остановить, но он продолжил.