Устраиваюсь на скамье рядом с Беловым, беру свою выданную сержантскую кружку, насыпаю сухих трав, заливаю водой с фляги и ставлю на печь, вскипятить.
Белов долго рассматривал меня сквозь дым сигареты. Что он хотел понять, загадка. Может его смущал мой юный вид? Скорее всего. Через минуту он заговорил:
— Выглядишь вполне спокойно, Волков. Привык к такому вниманию? После награждения на тебя там пялилась половина лагеря.
Подкидываю в печь полено.
— В Академии было так же. Особенно после турнира, когда получил прозвище «Ненормальный практик».
Белов фыркнул. На обветренных губах играла ироничная усмешка:
— Но падать с высоты, парень, будет чертовски неприятно. Поверь на слово — стоит ошибиться хоть раз, не оправдать ожиданий, и из всеобщего любимчика становишься самым презираемым для всех.
Улыбаюсь:
— После турнира я сразу попал в тюрьму, а оттуда — сюда. Как думаешь, в курсе ли я, что такое падение?
Тот ответил понимающей улыбкой и одобрительно кивнул:
— И то верно. Такой молодой, а уже успел и на вершине побывать, и на самое дно упасть. Теперь вот снова выкарабкиваешься. Завидую твоей стойкости.
— Так и живем на этих каруселях, — наблюдаю, как закипает отвар в кружке. — То взлёт, то падение. Не потерять бы равновесие.
Анисимов, расположившийся рядом, хмыкнул с усталой улыбкой:
— Не похож ты на обычного пацана, Сашка. Смотрю на тебя и не сходится твой внешний облик с твоими глазами. Лицо-то молодое, а глаза вот — будто старик глядит, повидавший Бог знает что.
Медленно киваю:
— Не буду спорить с тобой, Василий. И да, повидал всякого.
Тот задумчиво затянулся новой сигаретой. Дым медленно поднимался к потолку:
— Хорошо. Тогда скажи честно. Что думаешь о нашей службе? Как тебе здесь, в «Чёрном Лебеде»?
Поднимаю с варежкой кипящую кружку и ставлю на тумбу, после чего отвечаю:
— Пока всё идет неплохо. Конечно, парней погибших жалко. И понимаю, что это только начало. Сколько ещё солдат ляжет в эту проклятую мерзлоту… Но такова война.И чьего-то мнения она не спрашивает.
Помешиваю деревянной палочкой травяную бурду. Белов и Анисимов терпеливо ждали продолжения.
— Что до меня лично, то я намерен идти дальше и продолжать сражаться. Эта служба — не самое ужасное наказание для меня.
Белов поднял бровь, заинтригованный:
— И до каких пор сражаться будешь? Неужели мечтаешь дослужиться до генерала? Прямо из штрафбата в генеральские погоны?
— Кто знает, Белов. Кто знает.
И произнёс эти простые слова настолько убедительно, что в юрте повисла странная тишина.
Анисимов застыл с сигаретой в зубах, после вытащил её и медленно проговорил:
— Знаешь что, Волков. Я на секунду даже поверил. Представил тебя в генеральских эполетах, принимающего парад.
— Я тоже, — нервно усмехнулся Белов. — Чёрт возьми, я тоже поверил.
В этот момент прозвучал свисток, оповещающий об отбое. В юрту зашли остальные бойцы.
— Четвёртый взвод, всем отбой, — выкинул Анисимов в печку бычок.
Я тоже пошёл устраиваться на своей лежанке. Разговоры — это, конечно, хорошо, но даже Ненормальному Практику нужен НОРМАЛЬНЫЙ сон.
Звук свистка разорвал предрассветную тишину «Чёрного Лебедя», вырвав солдат из сна. В юрте четвертого взвода началось привычное представление — стоны, ругательства, поиски портянок.
— Подъём! Живо! — рявкнул Анисимов, полностью одетый и готовый к службе. Голос, как всегда, звучал так, будто и не спал вовсе: чёткий, резкий.
Белов, застегнув китель, принялся расталкивать особо неповоротливых:
— Шевелись, соня! — дёрнул он своего бойца за ногу, свернувшегося калачиком на нарах. — Думаешь, война тебя подождёт, РЯДОВОЙ ЯГУДИН⁈ Или ледяные отложат набег, пока ты не выспишься⁈
Тоже стою давно одетый, ведь сержантов будит дежурный на десять минут ранее общего подъёма, дабы те привели себя в порядок без спешки и поднимали отделения. Привилегия, ё-маё.
Итак. Настроение цвет снежный. Собственно, готов к труду обороне и прочим неизвестностям. Медное духовное ядро пульсирует стабильно, куда мощнее, чем вчера. Результат ночной медитации. Абсорбированный эфириум теперь требует движения, циркуляции, что придаёт непривычную лёгкость, несмотря на раннее утро.
— Второе отделение! На ноги! Живее! — прохожу между нарами, отвешиваю сонному Рыжему лёгкий подзатыльник.
— Ай, сержант! За что⁈ — фырчит тот.
— Было бы за что, вообще прибил бы! — улыбаюсь в ответ, затем объявляю остальным. — Кто последний оденется — чистит коровник неделю!
Угроза подействовала мгновенно.