Но реляцию и газету разделяет главное условие последней — периодичность. Само слово «газета» выводят из названия мелкой итальянской монеты (gazzetta), на которую покупались ходячие листки. Свою роль они сыграли, подготовив читателя к регулярному получению злободневных новостей. Трудно сейчас сказать, где именно сделан был первый шаг от реляции к газете. Эту честь оспаривают Вена, Антверпен, Франкфурт-на-Майне. Произошло это в первые десятилетия XVII века.
Характер газет передает заглавие венского издания 1615 года — «Еженедельные ординарные и экстраординарные известия и все, что до них относится». Такие известия, как правило, еженедельные, стали выпускать в Англии, Франции, Италии, Испании. Кроме книгопечатания, другим важнейшим условием их распространения являлись налаженные почтовые сообщения. Они в это время были уже достаточно развиты, и привилегия читать газету стала достоянием не только столицы, но и провинции, которая пока довольствовалась столичной прессой.
Наименование монеты было перенесено на еженедельные известия (классический пример метонимии), и выпущенная в 1631 году парижским врачом Ренодо «Gazette de France» окончательно закрепила этот термин в людской памяти. Заметим, что парижская газета вышла при могущественной поддержке знаменитого кардинала Ришелье: государство быстро поняло выгоды нового оружия.
Первая ежедневная газета, «Дейли курант», была выпущена в Лондоне 11 марта 1702 года. С тех пор от десятилетия к десятилетию именно такая периодичность начинает становиться главенствующей для газеты. Число газет все время растет: в том же Лондоне через семь лет после начала ежедневных изданий их насчитывалось уже восемнадцать.
Инициатива в создании информационной сети за границей принадлежит как будто «Голштинскому корреспонденту» — немецкой газете, основанной в 1712 году. Первой политико-литературной газетой стала «Меркюр галан», выпускавшаяся в Париже с 1673 года. Впрочем, литературный элемент стал усиливаться повсеместно во всех европейских газетах, поскольку в них стали участвовать писатели. Газеты уже не ограничивались простым изложением фактов, к ним давались пространные комментарии, требовавшие опытной литераторской руки. Такие комментарии были голосом общественного мнения и, в свою очередь, формировали его. Писатели, естественно, воспользовались таким громким рупором, каким становилась ежедневная печать. В Англии Дефо, Свифт и Филдинг — гиганты литературы — стали великолепными газетными публицистами.
С самого начала газеты стали острейшим оружием политической и классовой борьбы. Мгновенный отклик на события то и дело превращался в яростное прокламирование того или иного способа решения злободневного вопроса. Взаимоисключающие мнения редко уживались под одной крышей, и враждующие партии основывали собственные газеты. За партиями стояли классы, мощные столкновения их интересов немедленно находили выражение на страницах печати. С особенной силой это почувствовалось в годы Великой французской революции. «Всякий, кто умел читать, даже мелкий парижский мещанин, который до сего времени интересовался местными происшествиями в своем околотке, стал требовать сообщений о заседании Генеральных штатов, собравшихся в Версале. Число газет, основанных в одном Париже с мая до конца 1789 года, составило более 150». К этому сообщению историка мы добавим, что газетная лихорадка перекинулась из Парижа в провинции, и всего до конца 1790 года во Франции появилось около 350 газет.
Газеты вели себя, как люди, они жаловались и негодовали, просили и требовали, влюблялись и проклинали — ни одна человеческая страсть их не миновала. Это было естественным, ибо газеты делались людьми, вкладывавшими в них разум и чувство, темперамент и характер. Но сами люди отличались друг от друга не только цветом волос и глаз, ростом и походкой, одни молились на короля, а другие требовали отсечь ему голову — различие, как видите, существенное. За людьми стояли партии, а за партиями классы — газетная полемика охватывала интересы уже не тысяч, а миллионов французов. Пламенный Марат издавал «Друг народа» — боевую газету революционного якобинства, яростно ополчившуюся на происки двора, требовавшую дальнейшего развертывания и углубления революции. Но были десятки газет, противостоявших ей, — роялистских и жирондистских. Исход борьбы решила воля французского народа, и в 1793 году якобинская диктатура выразила эту волю ликвидацией антиреволюционных газет. После термидора крупная буржуазия, пришедшая к власти, взяла продолжительный реванш — революционная печать с тех пор усиленно подавлялась, сперва с необходимым камуфляжем, а потом в открытую.