— Твой! — уточнил Плечов (на всякий случай, чтобы преждевременно не раскрыть свою принадлежность к секретной структуре).
— …Которого мне рекомендовал наш общий знакомый — я имею в виду Копытцева, утверждает, что намедни, пока мы с Паней прятались в арке, ты имел обстоятельную беседу с каким-то мутным типом, — вкрадчиво, словно открывая вселенский секрет, сообщил "новость" бывший сокурсник.
— Значит, все-таки работают ребята… А я этого не заметил! — нашел положительные моменты в таком повороте событий Плечов.
— Ты не ответил на мой вопрос… — несколько повысил голос Альметьев.
"На кого рашпиль точишь, братишка?" — подумал Ярослав, но вслух ничего такого, конечно, говорить не стал. Отговорился:
— А чё тут отвечать? Встретил случайно давнего знакомого, покалякали немного по душам. Ты же сам все видел…
— Адресок дашь?
— Он мне, как ты понимаешь, таких подробностей не сообщал.
— Фамилия?
— Голопопочерепокобылинцев.
— Еще раз!
Ярославу уже надоел этот допрос, и он жестко ответил, наперед пресекая все возможные случаи малейшего неповиновения:
— Не твое это дело, Коленька, с кем мне встречаться, а с кем — нет!.. Давай пункт третий…
— По отправке Мыльникова в Москву?
— Вот именно!
— Сегодня же Израиль Соломонович свяжется с руководством и завтра доложит по сути вопроса, — перешел на шепот Николай.
— Когда?
— В десять утра.
— Где?
— В сквере, что напротив Дома культуры промкооперации[19].
— А… Знаю — видел на карте: прямо через дорогу от оного. Я пойду с тобой.
— Но товарищ Шниперзон…
— Какие могут быть "но"? Это же не просьба, это — приказ.
Альметьев недовольно покривился и выдавил:
— Слушаюсь… Однако обязан буду доложить…
Плечов приобнял его за плечи и сказал:
— Дорогой мой друг… Как ты до сих пор не понял? Не я к тебе приставлен, а ты ко мне!
— Вот именно…
— С одной-единственной целью: обеспечить максимально эффективное выполнение задания.
— Это так.
— Мной! — Ярослав показательно ткнул себя пальцем в широкую грудь.
— Ну да, — начал о чем-то догадываться бывший диверсант. С мозгами у него все было в порядке!
— А тебе, возможно, даже ничего не ведомо о том, чем мне предстоит здесь заниматься.
— Чистая правда, — признал Николай.
— Я сказал, ты — сделал. Вот такое — несправедливое, может быть, с твоей точки зрения — разделение труда в нашем маленьком, но дружном коллективе… В остальном — остаемся крепкими друзьями. Все ясно?
— Так точно, — уже не игривым, как ранее, а вполне серьезным голосом выпалил Альметьев.
— Исходя из вышеизложенного: бери ноги в руки — и бегом на кухню, к нашим общим друзьям, а я здесь еще посижу подумаю. В одиночестве. Недолго.
— Разрешите выполнять?
— Ага, — снова перешел на привычное гражданское обращение агент Вождя. — И, смотри, ни слова Прасковье о возможной грустной судьбе ее соседки. Понял?
— Да!
— Ей и без того тошно, — пояснил Ярослав.
— Согласен, — не стал спорить Николай.
Альметьев ушел, а Ярослав погрузился в непростые раздумья.
"Итак, завтра, по всей видимости, будет решена судьба нашего мероприятия. Хотя суть его от этого особо не изменится… Или прямиком за бугор, или в обход — через Москву… Мыльников мечтает оказаться в Белокаменной. Я тоже не против. А начальство? Будет видно! Чё раньше времени башку напрягать-то?
Однако в наших общих интересах все же удовлетворить и эту прихоть академика. Пускай посмотрит, как восстанавливается мирная жизнь, поговорит с друзьями-коллегами, пообщается со студентами — глядишь, и станет на праведный путь, избавится от регулярных приступов антисоветизма.
Сроки сдвинутся?
Да. Но ненадолго. Швеция, где обосновался отец Дмитрия Юрьевича, — страна вроде как нейтральная, а вот ее соседи… Кто под оккупацией, а кто до сих пор открыто поддерживает Гитлера.
Но… Месяц-другой — и ситуация может измениться! Причем — в лучшую сторону. Вон как наши поперли…
Значит, что бы они там — наверху — ни придумали, я буду настаивать на возвращении в столицу. А дальше… Время покажет!"
Завтрак был готов. Горячая перловая каша (дробь шестнадцать, как до сих пор кличут ее в народе), щедро перемешанная с тушенкой, — разве можно себе представить лучшее начало дня?
Да еще и в Ленинграде, не забывшем все ужасы голодных лет!