Руководитель драмкружка, или, как его почтительно называли, режиссёр, был довольно странным человеком. В волисполкоме он служил секретарём, работа отнимала у него не очень много времени, но он был занят чуть ли не круглые сутки, так как всё свободное время отдавал драмкружку. Он не только подбирал пьесы, не только активно руководил репетициями, стараясь втолковать характер того или иного лица, которое должен был изобразить доморощенный артист, но и сам изготовлял костюмы, реквизит и декорации, иногда растрачивая на приобретение материала весь свой заработок. Правда, и костюмы, и декорации в большинстве своём шились и делались из какой-нибудь самой дешёвой материи, а всякие украшения — из обыкновенной ёлочной бумаги, причём все раскрашивались самыми обыкновенными клеевыми красками. Но при достаточно скудном освещении сцены и при невзыскательном вкусе шкотовских зрителей видом этих камзолов, панталон, шляп и «богатой» мебели все оставались довольны. Самого же Ковалевского это как будто и не беспокоило. Ему, видимо, доставлял удовольствие сам процесс творчества.
У него был активный помощник, громко именовавшийся заместителем режиссёра, а по должности занимавший более высокое положение — Мищенко. И если на работе Ковалевский беспрекословно выполнял все указания Мищенко, то на сцене клуба таким же диктатором по отношению к своему другу являлся Ковалевский.
По внешности они разительно отличались. Ковалевский — подвижный, сухонький, чёрненький, почти всегда плохо выбритый, с блестящими чёрными глазами и быстрой жестикуляцией, составлял полную противоположность Мищенко. Тот был высоким красивым блондином с голубыми глазами, всегда аккуратно одетым и даже наодеколоненным, медлительным в движениях и являл собой олицетворение амплуа первого любовника.
Он около года назад женился на Софье Григорьевне — учительнице русского языка и привлёк и её к участию в драмкружке в качестве постоянного суфлёра.
Когда эти два приятеля возвращались после очередной репетиция, то глядеть на них было даже смешно. Мищенко спокойно, с достоинством, шагал крупными шагами, ведя под руку свою жену, крошечную изящную женщину, делавшую на каждый его шаг не менее двух своих, а рядом с этой парой, постоянно забегая вперёд, подпрыгивая и отчаянно жестикулируя, что-то быстро говоря, а иногда и выкрикивая, крутился Ковалевский, обсуждая только что прошедший спектакль или репетицию и оценивая работу того или иного артиста.
Артистами, если их можно было так назвать, считались все, записавшиеся в драмкружок: молодые учителя, служащие волисполкома и других учреждений, ученики школы II ступени и комсомольцы. Все они об артистической деятельности имели весьма смутное представление, и потому указания Ковалевского — непререкаемого авторитета в этой области, старались выполнять как можно добросовестнее. Это не всегда удавалось: всем, в том числе и самому Ковалевскому, хотелось поставить как можно больше спектаклей, и на подготовку каждого отводилось около двух недель, а иногда и одна. И, хотя репетиции проходили чуть ли не каждый день, очень часто спектакль шёл после четырёх-пяти репетиций. Конечно, выучить роли за такой короткий срок никто не успевал, и всё держалось на суфлёре, громкий шёпот которого иногда зрители слышали раньше и лучше артистов, но это никого не смущало.
Оставлял желать лучшего и грим, ведь гримировались артисты сами, используя для образца иллюстрации в книжках, по которым ставились пьесы. И хотя грим покупался во Владивостоке, и это был настоящий артистический грим, результаты гримирования иногда бывали ужасными. Дело улучшилось, когда к этому делу привлекли Петра Семена, он оказался отличным гримёром, к тому же и декоратором.
Но, как бы ни был слаб уровень исполнительского мастерства этих актёров, как бы ни низка была техника сцены, спектакли доставляли огромное удовольствие и зрителям, и, пожалуй, ещё большее участникам постановки.
В новогодний вечер после спектакля происходил бал-маскарад. Под звуки оркестра, состоявшего из нескольких балалаек, мандолины и расстроенного рояля, зрители и артисты, надев самодельные маски, расставив по стенам скамейки, служившие местами для зрителей, на освободившейся середине зала лихо отплясывали краковяк, польку-бабочку, падеспань, вальсы и другие распространённые тогда танцы.