Комендант округа Бамако
полковник Сент-Обан».
Пока я лихорадочно списываю, Барсак продолжает изливать гнев:
— Это ни на что не похоже! Дать нам всего двадцать человек конвоя! И как раз в то время, когда мы сталкиваемся с наибольшими трудностями. Нет, это так не пройдет! В Париже мы посмотрим, одобрит ли палата такое безобразное обращение с ее депутатом.
— А пока нужно повиноваться, — говорит капитан Марсеней; он даже не пытается скрыть печаль.
Барсак увлекает капитана в сторону, но у меня репортерское ухо, и я хорошо слышу.
— Однако, капитан, а если приказ поддельный? — внушает ему Барсак вполголоса.
Капитан быстро отстраняется.
— Поддельный! — повторяет он. — Вы не подумали, господин депутат. К сожалению, нет никаких сомнений. Письмо снабжено официальными печатями. К тому же я служил под начальством полковника Сент-Обана и прекрасно знаю его подпись.
Дурное настроение извиняет многое. Я нахожу все-таки, что Барсак заходит слишком далеко. К счастью, лейтенант Лакур не слышит. Это ему бы не понравилось.
Барсак не находит ответа и хранит молчание.
— Позвольте мне, господин депутат, представить вам лейтенанта Лакура, — говорит капитан, — и распрощаться с вами.
Барсак соглашается. Представление состоялось.
— Знаете ли вы, лейтенант, — спрашивает тогда Барсак, — причины, вызвавшие доставленный вами приказ?
— Конечно, господин депутат, — отвечает лейтенант. — Туареги ауэлиммидены волнуются и угрожают нашим линиям. Необходимо усилить гарнизон Тимбукту. Полковник берет то, что у него под рукой.
— А мы? — возражает глава экспедиции. — Благоразумно ли уменьшить наш конвой?
Лейтенант Лакур улыбается:
— Это не причинит никаких неудобств. Область абсолютно спокойна.
— Не скажите, однако, — возражает Барсак. — Министр колоний говорил в палате, и губернатор Конакри подтвердил, что берега Нигера являются ареной очень тревожных событий.
— Это было когда-то, — отвечает лейтенант Лакур, продолжая улыбаться, — но теперь об этом нет и речи. Это старая история.
— Однако мы сами могли констатировать… — настаивает Барсак и рассказывает лейтенанту о наших приключениях.
Но тот не смущается.
— Видите ли, — говорит он, — незнакомец, тревожащий вас больше, чем следует, по-видимому, очень незначительная персона. Как! По-вашему, он хотел преградить вам путь и не придумал ничего другого, чтобы вас остановить? Это несерьезно, господин депутат!
Так как это собственное мнение Барсака, он не знает, что возразить.
Капитан Марсеней приближается.
— Позвольте мне, господин депутат, проститься с вами, — говорит он.
— Как? Так скоро?! — восклицает Барсак.
— Так нужно, — отвечает капитан. — У меня формальный приказ. Я должен отправиться в Сегу-Сикоро и Тимбукту, не теряя ни часа.
— Выполняйте же приказ, капитан, — уступает, протягивая ему руку, Барсак, у которого волнение укрощает гнев, — и будьте уверены, что вы уносите с собой наши наилучшие пожелания. Никто из нас не забудет этих дней, проведенных вместе, и я уверен, что говорю от имени всех, выражая признательность за вашу безупречную службу и вашу непоколебимую преданность.
— Спасибо, господин депутат, — отвечал капитан, искренне взволнованный.
Он прощается с каждым из нас поочередно и после всех, разумеется, с мадемуазель Морна. Я украдкой подсматриваю за ними.
Но я напрасно любопытствую. Все происходит необычайно просто.
До свиданья, мадемуазель, — говорит капитан.
— До свиданья, капитан, — отвечает мадемуазель Морна.
Больше ничего. Но для нас, знающих, в чем дело, эти простые слова имеют смысл, какой обычно им не придается. Мы понимаем, что они равносильны двойному формальному обещанию.
Так понимает их и капитан: его лицо сияет. Он берет руку мадемуазель Морна, почтительно целует ее, удаляется, вскакивает на лошадь и становится во главе своих людей. В последний раз он приветствует нас, потом поднимает саблю, и отряд отправляется крупной рысью. Мы не без смущения провожаем их взглядами. Через несколько минут они скрываются из виду.
И вот мы остаемся с лейтенантом Лакуром, его двумя сержантами и двадцатью волонтерами, о существовании которых час тому назад и не подозревали. Приключение разворачивается так стремительно, что мы все ошеломлены. Теперь надо вернуть себе спокойствие.
Ко мне оно возвращается достаточно быстро. Я взглядываю на наш новый конвой, чтобы познакомиться с ним. И тут происходит любопытная вещь: при первом брошенном на них взгляде меня пробирает дрожь — у них вид людей, с которыми я не хотел бы встретиться в темном уголке!