Приподняв мережу, чтобы отцепить крючок, Емелька от неожиданности уронил её. Барахтающая внутри рыба забрызгала ему глаза и грудь.
— Ура! Есть рыба! С ведро будет! Ай да золотая рыбка. Сначала почудила, потом наградила! — закричал Емелька и вдруг застыл с открытым ртом.
Из воды, метрах в пятнадцати от берега, показалась голова с тремя глазами во все лицо. Он сжал веки и покрутил головой. Но когда открыл их, три глаза по-прежнему смотрели на него. Бросив мережу, Емелька рванулся бежать и едва не сбил Витьку.
— Ты куда? — удивился тот. Емелька оглянулся. Голова исчезла.
— Вить, ты ничего не заметил в воде?
— Нет, кроме какой-то головешки. А с неё клок водорослей свисает.
Емелька подумал: «Может, и правда, головешка?» Поглядывая на залив, он вернулся за мережой, выволок её на берег, развязал на сетке узел и вытряхнул улов. Солнце уже совсем растаяло в заливе. Ветер лениво встряхивал кусты, разыскивал что-то в траве, расчёсывал воду. Одинокая лягушка квакнула тоскливо и прислушалась. Выждав немного, ей радостно и поочерёдно с разных сторон ответили ещё три квакушки.
Сухих веток набралось немного. Дрова чадили, но не загорались. Витя подбросил в костёр сухой травы, Огонь вывернулся наверх и весело затрещал. Емелька высыпал очищенную рыбу в закипавшую воду. Котелок задрожал, взлетели горячие брызги. Отскочив назад, Емелька споткнулся о нераскатанный брезент и упал на спину. И тут он увидел, что прямо на них снижается оливтянка, опоясанная тускло мерцающими шарами. Емелька вскочил и попятился назад.
— Витька, ты видел сейчас оливтянку на шарах?
Витька испуганно посмотрел вверх и сердито проворчал:
— Сам ты на шарах. Хватит выдумывать на ночь глядя.
«Тем лучше, что не видел, — подумал Емелька. — А у меня бред. В лёгкой форме. Чем ещё объяснишь? Мне постоянно что-то мерещится, а Витька ничего этого не видит».
— Вить, как ты себя чувствуешь?
— Нормально, а что?
— Трясёт меня что-то… И огонь рядом, а трясёт… Вирусы проклятые! Взялись-таки за меня! Вовремя мы умотали из города.
— Емель, а может быть, у тебя не вирусы? Может, озяб просто?
— Вирусы оливтянские! Простуда так быстро не схватывает… А знаешь, у костра мне лучше. Уха, пожалуй, уже созрела. Начинай хлебать, а я пока кое-что нарисую… За ночь всякое может случиться.
Емелька отрезал кусок брезента, натянул его между двух палок, воткнутых в землю. Долго рылся в костре, выбирая угли. Полил их водой в принялся рисовать на брезенте череп со скрещенными костями. Ниже крупными буквами написал:
В самом низу мелким почерком написал домашние адреса. От вида грозной эмблемы Емельку снова заколотила дрожь. Тем временем Витька поставил котелок в воду, чтобы остудить уху. От аппетитного аромата он давился слюной, но терпеливо поглядывал на друга, ожидая, когда тот закончит надпись. Остывшую уху Витька налил в кружку и банку из-под майонеза. Варево проглотили взахлёб. Закончив ужин, ребята молча принялись готовить постель. Нарезали тонких веток, разложили их, присыпали травой и накрыли зелёный матрац брезентом. Емелька лёг первый. Укрылся концом брезента. Тело чесалось и горело, ноги набухли, ступни саднило. Невероятно хотелось уснуть, но засыпать он боялся: «А вдруг уже никогда не проснусь?»
А сон одолевал. Будто нарочно кто-то усыплял, приказывая: «Спать, спать, спать…» Будто бы над ним стояла оливтянка с расширенными немигающими глазами и шептала: «Спать, спать, спать…» Емелька проснулся от холода. Замер, прислушиваясь к себе. Тело беспокоил только зуд, никакой другой боли не было.
Рядом во сне спокойно посапывал Витя. Емелька обрадовался, что оба они живы, и открыл глаза.
Неожиданно в двух-трех метрах от себя мальчишка увидел прямоугольную дымовую трубу. Он приподнялся на локте, потёр глаза, осмотрелся. «Кажется, я на крыше дома, в котором живу», — удивился Емелька, трогая рукой лоб. Голова была прохладной от утренней свежести. Мальчишка посмотрел вниз.
Город уже просыпался. По улицам ходили одинокие прохожие. Вдалеке, возле стройплощадки, где работал отец Емельки, из железобетонных плит кто-то построил большой детский городок. Там были домики с плоской крышей, домики, похожие на двускатную палатку, домики высокие и низкие, длинные и короткие, многоэтажные и одноэтажные. При входе в городок из брусковых перемычек были выложены слова:
— Вить, Вить! Проснись! — толкал Емелька своего друга.
Витя с трудом открыл веки, но тут же снова закрыл их.
— Просыпайся, просыпайся! И посмотри, где мы! На крыше нашего дома! Может, мы уже того, умерли? Ну-ка, ущипни меня.
Витька сел удивлённо, повращал головой и вдруг вцепился Емельке в бок.
— О-о-ой! Ты что?! Тихонько нужно, а ты… Соня несчастный! Ты можешь объяснить, как мы попали на крышу?
— А по-моему, это нам только чудится, что мы на крыше. Бред это у нас!
— Да не может он быть одинаковый. У тебя и у меня. Посмотри-ка вниз! Видишь надпись?
— Ну, вижу…
— Давай, пока город не проснулся, бежим к Ванванычу. Теперь он уже должен быть дома.
Ребята торопливо вылезли из-под брезента. Все их вещи, даже чемодан, выловленный на червя, лежали рядом. Емелька полез в слуховое окно на чердак, Витька следовал за ним. По чердаку пробирались на ощупь. Но скоро глаза привыкли к полумраку. Дверь на лестницу оказалась запертой. Ребята попробовали вдвоём с разгону высадить её — не поддалась.
— Может, по верёвке спустимся? — предложил Витька.
— Тонковаты они… Хотя их тут много, можно сплести вдвое, втрое…
Так и сделали. Канат, сплетённый из нарощенных верёвок, привязали за стропилину, а конец выбросили на крышу в слуховое окно. Выбрались на крышу.
— Скульптуры нет на плитах. Не её ли это работа? — кивнул Витя на городок из плит. — И то, что мы здесь, тоже, как видно, её работа! Больше некому. Похоже, что ей не страшен огонь…
— Проснулся наконец! Ну, давай спускаться. Чур, я первый.
Придерживаясь за канат, Емелька сполз к свесу крыши. Избегая смотреть вниз, он опустил ноги за свес, повис на руках и, нащупав канат ногами, стал медленно скользить вниз…
Неожиданно ступни потеряли опору: канат оказался коротким. Емелька посмотрел вниз. До тротуара оставалось метра два. Съехав по канату ещё ниже, он разжал пальцы и полетел к земле… Ноги не достигли опоры, когда он ударился обо что-то мягкое.
— Карауу-у-у-ул! Гра-абят! — закричал из-под Емельки мужской голос.
Мальчишка вскочил, метнулся в сторону, свернул за ближайший угол и помчался вдоль улицы.
— Стой, пострел! Всё равно догоню! — услышал он за спиной охрипший от злости голос. Мужчина догонял его.
В отчаянии Емелька закричал:
— Не трогайте меня, я заразный!
— Я те щас покажу заразного, я те щас покажу! В жизни больше не будешь кидаться па прохожих!
— Стойте, говорят вам! Я не убегу! Только не прикасайтесь! На мне смертельная бацилла. Послушайте сначала…
— Ну, уж сначала я надеру тебе уши! Вместе с бациллой надеру!
Мужчина больно ухватил Емельку за плечо.
— Дерите уши, бейте! Только побыстрее! И сведите меня в больницу,
— Не в больницу, а в милицию, — сердито дёргая мальчишку за ухо, сказал мужчина, — чтобы отцу влепили штраф, а он уж тебе влепит.
— Я сказал, в больницу! Не поведёте, кусаться буду!
— Я те укушу! Иди, иди!
В милиции за столом сидел капитан, дежурный по отделению, а сбоку, с журналом в руках, — лейтенант, — Вот, привёл вам субчика, — отдышавшись, сказал мужчина. — С крыши на верёвке спускался. Воровал небось на чердаке бельё или голубей. А может, меня хотел обобрать. Как прыгнет на меня с высоты, даже с ног сбил! А какую ахинею мне по дороге нёс… Так что вы тут разберитесь с ним, а я, с вашего позволения, побегу на работу. Опаздываю уже…