- Постараюсь. Спасибо. Это самое... - окинул ее взглядом. - У тебя что заместо платья?
- Шаровары до щиколоток и кофта с длинным рукавом.
- Не белая, случайно?
- Голубая, а что?
- Белое сильно заметно, а это в нашем деле нежелательно. Давай-ка заодно и переоденься.
- Ты прав. - Доставая свои вещи, сообщила: - А тебе с длинным рукавом ничего не нашлось, кроме вот из маминого гардероба. Пройдет? - показала нечто цветастое и на пуговицах спереди.
- Впольне. Токо я надену потом, а то жарко.
- Слово "вполне" пишется и произносится без мягкого знака, - поправила она уже в который раз произношение и добавила: - А еще я положила тебе трусы.
- Это, как его... Тожеть мамины?
- Такое скажешь! - глянула осуждающе. - Рудькины остались. Где-то и рубашка лежит, но я в спешке не нашла. - Натянув шаровары и задирая платье, попросила: - Отвернись на минутку, - и, не дожидаясь исполнения просьбы, стала стаскивать через голову.
Андрей отвел глаза, но успел заметить "карман" для носового платка: уголок его торчал из промежутка между чашечками бюстгальтера. Похвальная, казалось бы, предусмотрительность помощницы, "положившей" трусы, поначалу оценена им не была: упоминание о них говорило за то, что его видели голозадым... Конешно, он сам виноват, что так оплошал, но все-таки неприятно, подумалось ему. А просьба отвернуться вызвала даже чувство оскорбленного самолюбия: "Сама, небось, подглядывала, а тут в ливчике - и отвернись. Цаца какая! "
Но это он подумал, а сразу ответил так:
- Пож-жалста! Не больно интересно. Не видел я, что ли, ваших сиськов, что ли!..
- Интересно, где ты насмотрелся "сиськов"? - сделала она ударение на последнем слове; однако объяснять правильность произношения в этот раз не стала.
- Мало ли где! Но я сподтишка не подглядывал, как некоторые...
- Ой, Андрошка, я сразу же и отвернулась - ей... честное пионерское! веришь?
- Ла-адно, поверил... Ты давай поторапливайся.
- Я уже готова, идем. - Заметив, что слегка прихрамывает, спросила участливо: - Болит?
- Нисколько. Это самое... Я имя свое сказал тогда неправильно: меня, вобще-то, звать Андреем. А Андрон - кличка.
- Правда? А почему именно такая?
- Да цыган был у нас в колхозе с таким именем, кузнец. Черноволосый да кучерявый, как я. Но ты не подумай, он появился, когда мне было уже лет десять. Просто батя у меня тожеть чернявый.
- Я, признаться, приняла тебя за цыганчонка... А это твое "екарный бабай" считала за цыганское ругательство.
- Ниче не цыганское и не ругательство, просто приговорка такая.
- Между прочим, неприятная на слух: так и кажется, что ты хочешь заматериться.
- Ну, ежели так кажется, то я больше и не буду, - пообещал Андрей.
Эта ли его уступчивость, или тому появились уже и другие причины, но Марта, поймав его взгляд и улыбнувшись, сказала с задоринкой:
- Ты начинаешь мне нравиться... как любила говорить одна моя учительница. - Но уточнила: - За чуткость, справедливость и еще - что слушаешься старших.
"Тожеть мне, старшая! - подумал он про себя. - Обещал заради уважения. Потому как и ты мне начинаешь".
Подсолнухи кончились, дышать и впрямь стало легче. Хотя солнце, подбиравшееся уже к зениту, калило на полную августовскую мощь, но долетавший со стороны плавней свежий ветерок, обдувая, приносил какую ни есть прохладу.
Торная дорога растворилась в спелой степной траве. От нее влево ответвилась тропинка, в конце которой виднелось кладбище с потемневшими от времени деревянными крестами, поросшее сиренью и небольшими фруктовыми деревцами. Обогнув его справа, со стороны гравийки, ребята вышли в открытую степь.
- А мы с тобой не первые, кто поспешил на выручку, - заметила Марта немного в стороне мужчину в темном картузе и белой рубашке; тот тоже их обнаружил и остановился, поджидая.
- Наверно с час потеряли с этими задержками... - Всмотревшись, Андрей нахмурился: - Интересно, что делает тут эта дылда. Не поверю, что он поспешил на выручку!
- Ты его знаешь?
- Знако-омы... Возьмем правее, не хотел бы и из-за него время терять.
- Идет нам наперерез. Мне боязно, - призналась она.
- Да ну, глупости! Не боись.
С ними сближался всего лишь рослый парень - узкоплечий, белобрысый, лет двадцати; из-под лакированного козырька казацкой фуражки времен гражданской войны выбивались вихры чуба; верхняя губа и подбородок поросли светлым пушком, еще не ведавшим бритвы; левый глаз с прищуром, придававшим продолговатому лицу насмешливое выражение.
- Це ты, Андрон, - заговорил первым, встав спереди так, что пришлось остановиться, - А я дывлюсь: шо за парочка - Сэмэн та Одарочка? - Перевел взгляд на Марту: - Чия така овэчка?
- Сам ты баран! - Андрею не нравилась бесцеремонноить, с какой тот разглядывал ее сверху донизу; встал между ними. - Отвали, че уставился, как кот на воробья...
- А шо, низ-зя? - Перевел взгляд на чеку вместо пуговицы, скривил в ехидной ухмылке тонкие губы. - И куды ж це вы направляетэсь?
Хотел отпаять позаковыристей, вроде "на кудыкало, куда тебя дерьмо кликало", но сдержался: не след задираться; сказал:
- На лимане, слыхал, ожины навалом поспело. А ты че тут шляешься?
- Хто, я? Парашуту шукаю.
- Какую еще "парашуту"?
- Та хиба нэ бачилы, як нимци яроплана сбылы?
Передернув плечом, как если бы понятия не имел, о чем речь, заметил насмешливо:
- Тебе во сне, что ли, приснилось?
- Це вы, мабуть, проспалы! - Снова пройдясь по Марте, осклабился: Вона ничогэнько - и на мордочку, и цыцькы, я б тэж прозивав.
- Ты, кугут, говори да не заговаривайся!
- А то - шо? - шагнул с кулаками, - ща як кугутну по зубах!
- Попробуй... - передав сумку Марте, Андрей воинственно сунул руку в карман. - Как бы твои не вылетели! Будешь иметь дело еще и с Ваньком.
- Та плював я на твого Ванька! - огрызнулся долговязый, утратив, однако, грозный вид и зыркнув по сторонам; затем развернулся и побрел прочь. Андрей взял сумку, глянул на солнце, проворчал сердито:
- Как не одно, ек... так другое! Теперь этого Гапона поднесло...
- Странный тип! - осуждающе заметила она. - Не о человеке беспокоится, а о каком-то парашюте... Это у него имя такое - Гапон?
- Прозвище. Фамилия Гаповский - поэтому. А вобще звать Леха. - Андрей оглянулся. - Зырит в нашу сторону, морда. Пробежаться бы, но еще подумает, что удираем да увяжется следом, вражина...
- Ты, вижу, его крепко недолюбливаешь.
- Их все пацаны не любят. И на нашей, и на той стороне хутора.
- Их - это еще кого-то?
- Два дружка у него закадышных. Тожеть кулацкие сынки.
- Кулацкие? - удивилась Марта. - Я слыхала, будто всех кулаков здешних выслали.
- Не всех. Эти, когда начиналось раскулачивание, прикинулись добренькими: сдали инвентарь и худобу первыми да еще и других подбивали чтоб выслужиться. Мама рассказывала. Такими, говорит, активистами стали, что куда там! А как пошел слух, что фрицы скоро и сюда достанут, так они вдруг вспомнили, что родом из казаков да еще и богатых. Надеются обратно стать господами.
- Так вслух и говорят?
- Старые пока помалкивают, но, видать, разговоры промеж себя ведут. Потому как их балбесы больно носа задрали: мы, мол, тут законные хозяева, а вы - так, безродные-иногородные.
- А как другие, тут ведь большинство - местные казаки?
- И большинство - бывшая голытьба. Эти жалеют: токо вроде жисть наладилась, а тут эти гитлеровские фашисты. А с пацанами здешними у нас никакой вражды.
- Из-за чего ж с этими враждуете?
- Мы, вобще-то, никого первыми не задирали. Но сдачи давать приходилось. За что? Ну, например, идет кто-нибудь из наших один с ерика, тащит ведро раков. Балкой. А тут они втроем. Отнимут и улов, и раколовки, да еще и отдубасят ни за что.
- У этого Лехи, заметила, глаза какие-то разные.
- На правом бельмо. И левым вроде плохо видит, потому и на войну не забрали. А опередил нас еще и знаешь, почему? На велике прикатил; на весь хутор токо у него и имеется.