— Что это тебя так взволновало? — оживленно поинтересовалась сестра Благодеяние. — Ну-ка, дай взглянуть! — Она заняла его место у щели. — А-а, это всего лишь человек. Не расстраивайся. Скорее всего у него просто сломалась машина. Там, на дороге. Брат Терновый Венец поможет ему починить ее, и он уедет. Если только…
Особенностью сестры Благодеяние было редкостное умение добраться до самой сути любой проблемы, найти ее, указать другим, а потом разрушить весь эффект, добавив: «если только…»
— …если он только не из школьного совета и не репортер. Ну, в этом случае я буду тверда и отошлю его восвояси вместе с его невежеством. Хотя, мне кажется, школьному совету дергать нас еще рано…
Брат Язык кивнул в знак согласия и нервно погладил шею длиннохвостого попугая, сидящего на его указательном пальце.
— Значит, вполне возможно, что он из газеты, — продолжала сестра. — Если только не самый обыкновенный бродяга. Ну, в любом случае надо встретить его любезно, но холодно. Ничего страшного, бывали у нас бродяги и раньше, ты прекрасно это знаешь. И прекрати мычать. Ты отлично умеешь говорить, когда тебе это надо. Если вдруг начнется пожар, ты во всю глотку заорешь «огонь», верно ведь?
Брат Язык затряс головой.
— Чепуха, мне-то лучше знать. Ну-ка, скажи: огонь. Ну, говори. Огонь!
Брат Язык безмолвно уставился в пол. Даже если бы дом был охвачен пламенем, он не смог бы сказать ни слова. Просто стоял бы и любовался пожаром — конечно, предварительно убедившись, что его попугаю ничего не угрожает.
Куинн постучал в деревянную некрашеную дверь.
— Привет. Есть здесь кто-нибудь? Я заблудился, голоден и хочу пить.
Пронзительно скрипя несмазанными петлями, дверь медленно отворилась. На пороге стояла женщина лет пятидесяти, высокая и сильная, с круглым лицом и очень румяными щеками. Она была босиком. Длинное платье напомнило Куинну одеяния, которые он видел на Гавайях, только те сверкали всеми цветами радуги, а это было сшито из грубой серой шерсти без каких-либо украшений.
— Добро пожаловать, незнакомец, — произнесла она. Слова были добрыми, но тон выдавал настороженность.
— Прошу прощения за беспокойство, мадам.
— Сестра, с вашего позволения. Сестра Благодеяние. Итак, вы голодны, умираете от жажды и заблудились. Верно?
— Более или менее. Это длинная история.
— Но довольно обычная, — сухо сказала она. — Войдите. Мы никогда не отказываем беднякам, хотя сами бедны.
— Благодарю.
— Просто ведите себя, как следует, вот и все, чего мы просим. Как давно вы не ели?
— Честно говоря, точно не помню.
— Вы были на кутеже, да?
— Не совсем то, что вы имеете в виду. Но я сильно подозреваю, что мое вчерашнее времяпрепровождение вы назвали бы так же.
Она бросила острый взгляд на твидовый пиджак, переброшенный через руку Куинна:
— Прекрасная шерсть. Я такой не видела с тех пор, как мы носим свою одежду. Где вы его достали?
— Купил.
Его ответ, похоже, слегка разочаровал сестру. Она, по всей видимости, надеялась на признание, что Куинн его украл.
— Вы не похожи на нищего. Ни по виду, ни по манерам.
— Я слишком давно им не был. Еще не привык.
— Без сарказма, пожалуйста. Я вынуждена проверять наших гостей для нашей же безопасности. Каждую минуту, прямо хоть сейчас, может заявиться какой-нибудь любопытный репортер или блюститель закона, поклоняющийся злу.
— Я поклоняюсь только еде и воде.
— Тогда войдите.
Куинн последовал за ней в дом, представлявший собой одну большую комнату с каменным полом, выглядевшим так, будто его только что выскребли щеткой. Свет проникал сквозь стеклянную крышу — самую большую, какую Куинну когда-либо доводилось видеть.
Сестра Благодеяние заметила, что гость с удивлением посмотрел вверх, и пояснила:
— Учитель говорит: раз Создатель захотел, чтобы свет шел с небес, — ему следует нисходить прямо, не преломляясь в окнах.
Посредине помещения почти во всю длину комнаты тянулся деревянный стол со скамейками по обе стороны. На нем были расставлены оловянные тарелки, приборы из нержавеющей стали и несколько керосиновых ламп, уже вычищенных и заправленных для вечера. В дальнем конце размещались старомодный холодильник и печка со связкой хорошо наколотых дров. Еще там была самодельная птичья клетка. Перед печкой в кресле-качалке сидел средних лет мужчина — худой, с бледным лицом и птицей на плече. На нем было такое же одеяние, как у сестры Благодеяние, и он тоже был босиком. На бритой голове виднелось несколько царапин и порезов, будто ее брили тупой бритвой, а цирюльник был подслеповат.