— Это интересно. И что же такого выкинул Гевин, чтобы за три дня довести Уолтера до самоубийства?
— Я понимаю, что это звучит странно, — согласился полковник. — Но доктор Уоркоп, который знал состояние здоровья Уолтера лучше, чем кто бы то ни было, уверен, что все произошло из-за психического нарушения. На суде Гевин сам говорил, что перед смертью Уолтер был в очень тяжелом состоянии и находился, что называется, на грани. И доктор Уоркоп в частной беседе сказал мне, что в таком состоянии он мог легко решиться на самоубийство и в этом нет ничего удивительного. Можно сказать, что Гевин несет моральную ответственность за смерть брата. Но он ведь даже не уничтожил письмо, которое его в какой-то степени дискредитирует. А наоборот, передал его в руки инспектора Фроптона. И это, надо заметить, делает ему честь. Что вы думаете по этому поводу теперь, Хемингуэй?
В это время на столе полковника зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Вас хочет видеть ваш коллега, Харботл, — сказал Скейлс Хемингуэю.
— Очень хорошо. Должно быть, он нашел то, о чем я его просил, — сказал Хемингуэй.
— Думаю, вам стоит самому ознакомиться с протоколами судебного заседания по этому делу, — подытожил полковник.
— Непременно, сэр, — пообещал Хемингуэй. Он взглянул на лежащее на столе письмо. — Когда читаешь подобное письмо в первый раз, то оно кажется обыкновенным предсмертным посланием самоубийцы. Но потом все же складывается впечатление, что все не так уж гладко.
— В каком смысле?
— Послушайте, сэр: «Ты приехал ко мне, чтобы получить от меня то, что тебе нужно. Это последнее письмо, которое ты от меня получишь. Твои злой язык окончательно довел меня, и я потерял остатки терпения и выносить твое общество больше не в состоянии…» И мне кажется, что Уолтер имел в виду, что не собирается больше терпеть брата в своем доме, а вовсе не кончать жизнь самоубийством, сэр! Постарайтесь понять это именно так, как я говорю.
В это время в дверь постучали и в кабинет вошел Харботл. Полковник взял в руки письмо и начал его перечитывать.
— И все же я уверен, что Уолтер совершил самоубийство, — проговорил полковник, дочитав письмо и отложив его в сторону.
Хемингуэй взялся за материалы следствия, принесенные Харботлом. Закончив чтение, он молча поднял глаза на Скейлса.
— Ну как? По-моему, теперь нам все должно стать понятным, — проговорил полковник.
— Все просто и гениально, — сказал Хемингуэй, усмехаясь.
— Опять что-то не так? — резко спросил Скейлс.
— К сожалению, да, сэр. Никому и в голову не пришло, что это письмо вовсе не то, за что его принимали. И возможно, я бы тоже не стал сомневаться, не окажись оно в сейфе Уоренби, где его, как вы понимаете, быть не должно.
— Вы хотите сказать, Хемингуэй, что Уоренби, будучи коронером, понял, что письмо выдавалось совсем не за то, чем оно было на самом деле? — Полковник был поражен собственной догадкой.
— Я полагаю, что Уоренби в голову пришли точно такие же догадки, как и мне. Пленмеллеру никак нельзя было наживать себе врага в лице Уоренби, который сразу начал искать компромат против Гевина, чтобы оказывать на него влияние. Уоренби был открыт доступ к следственным документам, на досуге он и стал изучать их повнимательней.
— А вы не считаете, что это подделка? Хотя я хорошо знаю почерк Уолтера и уверен, что это писал именно он.
— Я об этом не задумывался, сэр. А было ли письмо в конверте?
— Точно не помню. Сейчас мы выясним это у Карсфорна, — сказал полковник и поднял телефонную трубку.
Через несколько минут в кабинете появился Карсфорн.
— Никакого конверта не было, сэр. Пленмеллер передал инспектору Фронтону только письмо.
— Жаль, что мне не довелось увидеть конверт, — сказал Хемингуэй.
— Но его видела служанка. Она нашла его первой и сказала, что там было написано только одно слово: «Гевину».
— Почему вы думаете, что нам может понадобиться конверт? — спросил Хемингуэя полковник.