— Но ведь в Бородянке к тому времени были уже оккупанты?
— Так я и ждал их! Я со своими ровесниками сорок второй год встретил в Сталинграде!
Иван Иосифович обернулся к портретам земляков, увенчанных боевыми орденами:
— Вот гордость нашего села! Не одну пару армейских сапог истоптали. И сегодня в работе... Бузовецкий Иван, кажется, был летчиком. Рука у него перебита. На фотокарточке как-то видел его — в кожаном шлеме, в очках.
Я присмотрелся к портрету.
— Мы сможем повидать Бузовецкого?
— Почему же нет? Он ежедневно на работе. Сейчас и пойдем к нему.
Мы обошли все комнаты музея и задержались перед галереей больших портретов заслуженных колхозников. Тут повторялись некоторые имена из списка погибших на фронтах. Остались отцы, братья, родственники. В увеличенных выразительных фотографиях отражались характеры и судьбы, долгие годы и суровый век.
Я окинул взором галерею и среди всех опознал Бузовецкого. Неужели он? Ой, кажется, не похож на моего летчика, нет. Но скорее бы повидаться с ним, услышать его рассказ!
День наливался летней жарой. Ветвистые липы сухо шумели густой звонкой листвой.
Чистое зерно
После самолета и быстрого автомобиля он теперь медленно передвигается в коляске с ручными педалями и примитивным управлением.
Бородянцы каждый день видят, как он на своем персональном транспорте рано утром выезжает из переулка на асфальтированную дорогу. Затем он сворачивает на тряскую мостовую, ведущую к колхозной усадьбе. В обеденное время он еще дважды, туда и обратно, проедет этим маршрутом, а вечером его не все и заметят — он часто задерживается на работе. Тогда его старенький экипаж незаметно движется «на первой скорости» в тени деревьев. Иногда в такую пору его подзовут к себе веселые мужчины, собирающиеся у киоска, и подадут кружку пива, ловко смахнув белую пену:
— Передохни, Иван Павлович! Когда потечет на ток зерно, будешь бегать на своей «третьей скорости».
Ни его настроение, ни беседа с ним не вызывают грустных мыслей. Разве только когда проскрипит мимо тебя его «фаэтон», вздохнешь и скажешь про себя: «Отходил на своих, бедняга!» Но он и не притворяется бодреньким ультрасовременным дедом и в разговоре не скрывает всего того тяжкого, что пришлось ему пережить.
Когда рассказывает о себе, можешь подумать: передает содержание книги о чьей-то жизни, — не веришь, что столько пришлось ему испытать. Вот уж действительно отмеренные на тысячу человек житейские беды почему-то достались ему одному.
В эту минуту послышались его тихие слова:
— Я счастлив. В мои годы работаю наравне с молодыми.
Попробую передать частицу того, что услышал от него.
Иван Иосифович не довел меня до крытого навеса, где Бузовецкий должен был приводить в порядок зерноочистительные машины, задержался по дороге.
Под каменным зданием склада, среди ящиков и мотков ржавой проволоки, стоял чубатый чернявый юноша и что-то разглядывал. Через минуту он толкнул ногой длинный ящик и оторвал выгоревшую на солнце доску. К нему и завернул секретарь парткома.
Это в натуре всех людей — заинтересованно наблюдать, как другой делает свое дело. А юноша, техник по механизации животноводческих ферм, открыл упакованный в ящике «электрический пастух». Разве это не чудо? Колхоз впервые закупил в Сельхозтехнике два таких набора, и они все время находятся под открытым небом.
Техник наклонился и стал перебирать вещи, обернутые темной вощеной бумагой. Заблестели белые изоляторы, из-под пальцев посыпались опилки. Обнаружив инструкцию, разгладил в ладонях и начал вслух читать:
— «Ограда электрическая. В непастбищный сезон хранить в сухом месте при температуре плюс четыре — плюс двадцать».
Юноша скосил глазами на секретаря парткома и свернул инструкцию.
— Пропало? — спросил Песковец усталым голосом.
— Немного. Железные колышки уцелели.
Поскрипывая протезом, к нам кто-то подошел.
— Ток есть! — радостно воскликнул техник, отдернув руку.
— А чему тут портиться? — отозвался только что подошедший. И теперь все обратили на него внимание.
Высокий пожилой человек стоял, как-то перевалившись на один бок, будто незримый груз давил на одно плечо. Его одежда, руки, лицо были неопределенного цвета загара, какой бывает у людей, которые проводят все лето (и весну и осень тоже!) около машин, пропитанных маслом, пылью и солнцем. Он с интересом рассматривал детали «электрического пастуха». Тыча палкой в ящик, произнес: