До Второй мировой войны эти домохозяйства получали около 16 % валового дохода. Этот процент резко упал во время войны, а в 1960-х годах сократился до 8 % — плато, которое сохранялось в течение трех десятилетий. В середине 1980-х годов он резко вырос и к концу столетия достиг 15 %. При рассмотрении общего богатства наблюдается в целом та же картина…9
По другим данным, 0,1 % получателей самого высокого дохода увеличили свою долю в национальном доходе с 2 % в 1978 года до более чем 6 % в 1999 году. И почти наверняка с бушевским снижением налогов концентрация богатства в высших слоях общества будет расти и дальше. Дюмениль и Леви также отметили, что «структурный кризис 1970-х годов с процентными ставками, едва превышавшими темпы инфляции, низкими дивидендными выплатами корпораций и находящейся в депрессии фондовой биржей еще больше посягал на доходы и богатство богатейших» в те годы. 1970-е годы не только характеризовались глобальным кризисом стагфляции, они были еще и временем, когда возникла сильнейшая угроза власти высших классов. Так что неолиберализм возник как ответ на такую угрозу.10
Но для обоснования этого тезиса о реставрации классовой власти необходимо выделить особую констелляцию классовых сил, стоявших за поворотом к неолиберальной политике, так как ни в Британии, ни в Соединенных Штатах обращение к насилию, наподобие того, что имело место в Чили, было невозможным. Необходимо было достичь согласия. Чтобы понять, как это было сделано, нам нужно вернуться к событиям, происходившим в течение этого важного десятилетия.
Социал-демократическое государство в Европе и кейнсианский компромисс, на котором покоился общественный договор между трудом и капиталом в США, достаточно хорошо работали во время быстрого роста 1950–1960-х годов. Политика перераспределения, контроль над свободным перемещением капитала, государственные расходы и само государство всеобщего благосостояния шли рука об руку с относительно высокими темпами накопления капитала и достаточной доходностью в большинстве развитых капиталистических стран. Но в конце 1960-х годов и в международной экономике, и в самих национальных экономиках наступил некий слом. К 1973 году — еще до арабо-израильской войны и нефтяного эмбарго ОПЕК — распалась Бреттон-Вудская система регулирования международных экономических отношений. Признаки серьезного кризиса накопления капитала наблюдались повсюду, проявляясь в глобальной фазе стагфляции, фискальных кризисах различных государств (Британию выручил Международный валютный фонд в 1975–1976 годах, а Нью-Йорк в том же году пережил техническое банкротство; повсеместное сокращение государственных расходов было заметно почти повсюду). Кейнсианский компромисс перестал быть надежным способом примирения накопления капитала и социал-демократической политики.11 Левым ответом на это было усиление государственного контроля и регулирования экономики (включая — при необходимости — сдерживание устремлений рабочего и народного движений при помощи жестких мер и регулирования цен и заработной платы) без отказа от курса на накопление капитала. В Европе этот ответ был предложен совместно социалистическими и коммунистическими партиями, возлагавшими надежды на передовые эксперименты в управлении и руководстве накоплением капитала в областях, наподобие «Красной Болоньи», или обратившимися (в Италии и Испании) к более открытому рыночному социализму и идеям «еврокоммунизма».
Левые пользовались огромной поддержкой со стороны народа, едва не придя к власти в Италии и действительно получив бразды правления во Франции и Испании. Даже в Соединенных Штатах контролируемый демократами конгресс принял законы, подписанные Ричардом Никсоном, республиканским президентом, которые вызвали в начале 1970-х годов огромную волну реформы регулирования, касавшуюся проблем окружающей среды, рабочих, прав потребителей и гражданских прав.12 Но в целом левым не удалось выйти за рамки традиционных социал-демократических решений, и к середине 1970-х годов выяснилось, что они не способны ответить на требования накопления капитала. В результате произошла поляризация между социал-демократическими силами, которые зачастую проводили прагматическую политику сдерживания требований своих собственных избирателей, с одной стороны, и интересами всех тех, кто был озабочен воссозданием более открытых условий для активного накопления капитала — с другой.
Неолиберализм как потенциальное противоядие от угроз капиталистическому социальному порядку и как решение проблем капитализма долгое время скрывался под крылом государственной политики. Но именно в беспокойные 1970-е годы он начал выходить на передний план, особенно в США и Британии, взращенный в различных «мозговых центрах» — таких, как Институт экономических отношений в Лондоне и Чикагский университет. Он приобрел известность благодаря Нобелевским премиям по экономике, полученным двумя его ведущими сторонниками — фон Хайеком в 1974 году и Милтоном Фридменом в 1976 году. И постепенно он начал оказывать практическое влияние. Например, отмена государственного регулирования экономики при президенте Картере стала одним из ответов на хроническую стагфляцию, которая преобладала в США на всем протяжении 1970-х годов. И в развитом капиталистическом мире неолиберализм быстро превратился в новую экономическую ортодоксию политики государственного регулирования. Такое превращение произошло в Соединенных Штатах и Британии в 1979 году.
В мае этого года в Британии Маргарет Тэтчер получила от избирателей мандат на проведение реформы экономики. Под влиянием Кита Джозефа и Института экономических отношений она пришла к выводу о том, что для преодоления стагфляции, поразившей британскую экономику в 1970-х годах необходимо отказаться от кейнсианства и монетаристских решений «со стороны предложения». Она понимала, что это означало не что иное, как революцию в фискальной и социальной политике, и сразу же выразила четкое намерение расправиться с институтами и политическими механизмами социал-демократического государства, которое сложилось в Британии после окончания Второй мировой войны. Это означало борьбу с профсоюзами, нападки на все формы социальной солидарности (наподобие тех, что были связаны с муниципальным управлением), которые препятствовали конкурентной гибкости (включая влияние многих профессионалов и их объединений), демонтаж или откат от государства всеобщего благосостояния, приватизацию государственных предприятий (включая общественные здания), сокращение налогов, поощрение предпринимательской инициативы и создание благоприятного делового климата для стимулирования серьезного притока иностранных инвестиций (особенно из Японии).
То, чего Пиночету удалось достичь при помощи принудительного государственного насилия, Тэтчер смогла добиться при помощи демократического согласия. В этом отношении весьма уместно замечание Грамши о том, что революционным действиям должны предшествовать согласие и гегемония, ведь Тэтчер и в самом деле была самозваным революционером. Идеи индивидуализма, свободы, отказа от профсоюзной власти и гнетущей бюрократической несостоятельности государства, с готовностью тиражируемые средствами массовой информации, все более зависимыми от интересов крупного капитала, получили широкое распространение в Британии в суровые годы экономического застоя 1970-х. Кризис капитализма истолковывался как кризис несостоятельных систем правления. И тот факт, что лейбористское правительство при Каллагэне решилось на проведение жесткой программы (отвечающей интересам корпорации, но противоречащей интересам его традиционных сторонников), предложенной в 1976 году МВФ в обмен на кредиты для покрытия хронического государственного долга, немало способствовал распространению представления о том, что неолиберальным решениям, как выразилась Тэтчер, «нет никакой альтернативы». Революция Тэтчер, таким образом, была подготовлена созданием определенного политического согласия, особенно среди средних классов, которые и привели ее к победе на выборах. Эта победа позволила ей осуществить свою программную цель и нанести удар по профсоюзам. Но борьба с профессиональными ассоциациями, которые обладали огромным влиянием в таких областях, как образование, здравоохранение и муниципальное управление, была совсем другим делом. В ее кабинете (и среди ее сторонников) произошел раскол, и потребовалось несколько лет борьбы внутри ее собственной партии и в средствах массовой информации для того, чтобы пробить неолиберальный курс. Как она заявила позднее, «общества не существует, есть только индивиды» и, позднее добавила она, «их семьи». Все формы социальной солидарности должны были быть разрушены во имя индивидуализма, частной собственности, личной ответственности и семейных ценностей. Непрестанное идеологическое наступление в духе риторики Тэтчер в конечном итоге увенчалось успехом.13 «Экономика — это средство, — говорила она. — Целью же является изменение души». И она совершила такое изменение, хотя ей для этого пришлось прибегнуть к способам, которые, как будет показано позднее, потребовали значительных политических издержек и привели к серьезным противоречиям.