- А ты только поняла, с кем имеешь дело? - довольный собой, доктор откинулся на спинку стула.
- А чего вы себе новое кресло не принесете? - решила перевести разговор я.
- Ты мне тут на посторонние темы зубы не заговаривай, - доктор лениво, что-то черкал левой рукой в картах, - И учти, Брижит, я абсолютно серьезен! По поводу диплома, я имею в виду.
Мне стоило больших усилий не покатиться со смеху. Потому что сама по себе фраза: "Я абсолютно серьезен" из уст доктора - оксюморон. А сказанная с убийственной иронией, да и еще когда доктор улыбается и строит глазки исподлобья - восхитительное зрелище!
- А на счет кресла, - доктор, как-то сразу "погас", - второго такого нет. Ты не понимаешь, это была почти любовь… Когда ты садишься и понимаешь, вот оно то самое кресло! - доктор был меланхоличен.
Я недоумевала: неужели люди могут испытывать такие нежные эмоции по отношению к креслу?
- Да, я сентиментален! - отозвался доктор, даже не глядя на меня.
- Да, я ничего…
- Знаю, я твое ничего, - буркнул доктор, - ладно, Бри, иди, работай, дитя мое. Только помни, о чем я тебе сказал. Я не Пенелопа, я повторю, но все-таки самостоятельность лучший показатель зрелости личности.
- Сразу видно, что вы теорией занимаетесь, - съязвила я, поднимаясь.
- А тебе бы все шуточки шутить и чаи гонять, да на доктора любоваться. Иди, работай, - рассмеялся ван Чех.
Спустя полчаса самой нудной в мире работы с архивом меня вызвали к зав. отделением. Ван Чех был деловит и озадачен. Перед ним сидел молодой мужчина, лет тридцати на вид. Лицо его было алым, уши бордовыми - это поразило меня в первую очередь. Специфический цвет лица контрастировал с соломенными волосами. Больной сидел, повесив голову. Вдруг он всхрапнул.
Я обратила вопросительный взгляд к доктору.
- Принимай, - доктор ласково улыбнулся.
- Это что? - брезгливо спросила я.
- Ну… Мне трудно тебе ответить на этот вопрос. Homo alkogolicus - я полагаю. Он пока спит. Привезли сейчас: галлюцинации характерные, мания преследования, абстинентный синдром короче, - доктор снова сел на свой стул.
- И мне с ним работать?
- А что ты хотела? На всю жизнь зарыться с бумагами? - удивился доктор.
- Нет.
- Вот и приступай.
- Но ему нужно препараты назначать. Капельницы.
- Вот сначала капельницы, а уже потом препараты, - деловито поправил меня доктор, - Ты же не забывай, дитя мое, сначала лечим, потом уже все остальное.
Я вызвала санитаров, и была какое-то время в прострации. Больного разбудили и увели.
- Распорядок дня еще нужен… - тихо сказала я.
- Причем жесточайший, - подметил доктор, - садись и пиши.
- Вот прямо так сесть и написать?
- Да-да, и желательно ручкой… шариковой… да… хотя садиться не обязательно, писать ты можешь и стоя, - доктор зашуршал свой документацией.
Я вздохнула, взяла литок бумаги, ручку, подсела к чайнику и окончательно впала сначала с ступор, потом в панику. Даже когда доктор вызвал меня поработать с Кристофом, такой паники у меня не было. Но там был сложный случай, а тут вроде бы все понятно и известно, но очень страшно.
С другой стороны, если я так буду все время бояться, я ничему не научусь.
Дрожащей рукой я приступила к составлению индивидуального плана лечения. Где-то минут через двадцать я обернулась к доктору, чтобы что-то уточнить и почти остолбенела.
Ван Чех сидел, подперши подбородок обеими руками, улыбнувшись во все свои крепкие белые зубы, из образовавшихся на месте глаз щелочек, на меня сверкали голубые довольные донельзя чертики. Черная бородка доктора встопорщилась, брови изогнулись причудливо, а несколько кудряшек выбились из-под шапочки.
- И чего это вы такой довольный? - промямлила я.
- Смотрю, как ты работаешь, - это увлекательно, - не меняя позы, сказал доктор, - наглядная иллюстрация поговорки: глаза боятся - руки делают.
- Вот как наделаю сейчас криво, - злобно сказала я и встала, чтобы показать доктору листочек.
- Как сделаешь, так и будешь лечить! - отрезал ван Чех.
Я замерла. Доктор сменил суровый вид, на более ласковый и благосклонный.
- Тебе пора уже самой пытаться что-то сделать. Я в свое время тоже не мог начать, пока Пенелопа меня не пнула. Так что лови пинок от меня. В конце концов, у нас очень ответственная профессия, вот и проникайся, - доктор говорил это, будто, сожалея.
- Х-хорошо.
- Не бойся, Брижит, не бойся. Ты же знаешь, я всегда на подхвате, - тепло улыбнулся ван Чех, - А теперь сходи и пообщайся с ним.
- А как его зовут?
- Неужели ты все-таки додумалась до этого вопроса! - нарочито весело воскликнул доктор и на радостях шлепнул ладонью по столу, - Его зовут Антонас Чизаро дер Хэтто.
- Звучно.
- Ты не заговаривайся, а иди! - доктор замахал на меня руками, нагоняя легкий бриз.
Я понуро поплелась в палату.
Мой больной лежал навытяжку, как труп. Руки по швам, ноги прямые, даже глаза были открыты. Только легкий храп выдавал, что Антонас все-таки спит.
Я села на стул возле стола и стала смотреть на выдающийся нос больного. Он был, конечно, не столь примечателен и красив, как нос доктора, но тоже значительно выдавался вперед.
Вдруг Антонас перестал храпеть, дыхание его прервалось. Такое бывает с храпящими людьми. Я подошла к нему, мельком заглянула в лицо и как-то жутко мне стало. На меня смотрели вполне осмысленные карие глаза. Они пару раз моргнули. Лицо больного стало как-то разъезжаться, то ли в улыбке, то ли в гримасе страха. Наконец, он пронзительно, как маленький ребенок, тонким высоким, даже визгливым голосом заорал.
Меня инстинктивно отбросило к стене, когда я ударилась об нее спиной, мне показалось, что она пошатнулась. Я стремительно сползла вниз и закрыла голову руками.
Только тогда я поняла три вещи: во-первых, я взяла ноту еще на тон выше, чем Антонас и вопила что есть мочи… Во-вторых, мне было так страшно, как не бывало еще никогда, хотя причин на то вроде не было; в-третьих, я, кажется, сидела не на плинтусе: что-то мягкое и явно большее, чем плинтус оказалось под моей пятой точкой.
Для начала я перестала орать, подняться, и отнять руки от головы было невозможно. Внезапно звук прервался. Я опасливо стала оглядываться. Меня вдруг подхватили чьи-то руки, от чего я снова заверещала пуще прежнего. Антонас "включился" тоже.
- Да, что ты орешь, горе горькое! - пробасил доктор и развернул меня к себе.
Увидев родное лицо, я перестала верещать. Антонас "выключился" двумя минутами позже.
- Доктор… - пролепетала я, - Я не хочу быть врачом, - сказала я и уткнулась доктору в плечо.
Ван Чех задумчиво гладил меня по голове и обнимал за плечо.
- Ну, и дура, - вкрадчиво сказал он, - хотя, может, ты еще действительно не готова. Ну, хватит, поревешь потом. Смотри.
Доктор с трудом установил суверенитет и подошел к больному. Взял его руку, поднял и отпустил. Рука безвольно упала, Антонас дернулся, всхрапнул и помотал головой.
- Я заснул? - сипло спросил он.
- Да, - ответил доктор, - Нам нужно побеседовать с вами.
- Хорошо. Только можно я попью воды? - Антонас тер лицо после сна.
Я начала успокаиваться, мысли приходили в порядок. Когда Антонас сел на постель, то в голову мне пришла мысль, что это просто реакция. Такое бывает.
После стандартных вопросов о родственниках и социальном статусе больного выяснилось, что он работал на заводе, паял какие-то микросхемы. Через год после поступления на работу крепко запил, развелся, с тех пор почти не просыхал. На работу с похмелья, после работы снова выпивка. Его мучили кошмары по ночам. Но где-то месяца три назад он заметил, что за ним следят. Он стал прятаться от преследователей. Они все равно направляли на него антенну, и портили ему сны. Потом они создали радар, который заставлял Антонаса засыпать в любое время дня и ночи. Там он бродил по странным местам, где не было ничего. Однажды, Антонас заснул во время работы, прожег руку паяльником, о чем имеется шрам.
- А что это за преследователи? - спросила я.
Антонас надолго задумался.
- Наверное, враги-интервенты, - подзуживал доктор.