Словно дождавшись этого, старичок заискивающе спросил:
— А как вы насчет преферанса?
— Преферанс?.. А что если в очко? В очко, папаша, а? Играть, правда, не хочется, но позарез нужны деньги.
Бородка приподнялась вверх. Не то обиделся человек, не то удивился. Помолчав, вздохнул:
— Жаль… — Безнадежно взглянул на Костю. Этого и спрашивать нечего, нынешняя молодежь умные игры не признает. — Жаль. Удивительно, знаете ли, время летит за пулечкой. Не успеешь оглянуться, уже приехали. В дороге незаменимое средство.
Крылов не ответил. Мирный пейзаж, мелькавший за окном, почему-то напомнил трагедию в маленьком и тихом, таком красивом немецком городке. Всплыли в памяти школьная комната со знаменем, на котором ученики вышили советский герб и фамилию героя, его огромная фотография на стене, его личные вещи на стенде.
— А мне, знаете ли, не терпится опробовать, — не унимался старик и извлек колоду карт. — Пластмассовые, у нас их не производят. Чудо карты: не мнутся и мыть можно. Вечные. Пойду-ка поищу партнеров.
«Товарищи пассажиры! — раздался голос из микрофона. — Если среди вас есть врач, просим его срочно зайти в шестой вагон. Повторяю…»
Старичок преобразился. С нестарческой поспешностью раскопал в своих вещах баул, выдернул из чемодана тщательно выглаженный и аккуратно сложенный белый халат и выскочил из купе. Крылов и Костя переглянулись.
— Вот вам и очко, Сергей Александрович! А вы еще подсмеивались над ним.
Крылов молча смотрел в окно. Возможно, гибель украинского парня на немецкой земле навеяла воспоминания о далеких уже днях войны. Он снова открыл «дипломат», достал документ из конверта Грюнера.
— Я сейчас… — направился Костя к двери, — погляжу на ту сторону дороги.
— Минутку… Как Грюнер назвал его фамилию… того, что пытали?
Костя задумался.
— Данченко вроде.
— А тут что написано? — ткнул пальцем в бумагу.
— Панченко, — бросил Костя беглый взгляд на указанное место.
— Не может быть!
— Потому что не может быть никогда. Вам, естественно, не постигнуть, что русское «ч» составляется из четырех букв. Но латинский-то алфавит, надеюсь, вы знаете и отличить «д» от «п» в состоянии. Совершенно ясно: «П» — Панченко.
— Не до шуток мне, Костя. Переведи весь текст.
— У нас крепостное право давно отменено, Сергей Александрович. Это по моей исключительной доброте я в Берлине переводил. Мои функции переводчика на вокзале кончились.
— Переведи немедленно, — обозлился Крылов.
Костя наконец понял — встревожен человек серьезно — и совсем другим тоном прочел: «Выписка из донесения гестапо группы армий „Центр“ в Берлин от второго октября 1942 года. Установлено, что главарем банды, раскрытой двадцать восьмого августа, о чем я своевременно доносил вам, оказался бургомистр Панченко…»
— А имя-отчество?
— Тут не сказано… «Седьмого июля оповестил все население о готовящейся облаве. Он снабжал оружием бандитские партизанские шайки…»
— Где он был бургомистром?
— Вы думаете, это анкета по учету кадров?.. «Сообщников не назвал. Самый жесткий допрос не дал результатов. Приняты необходимые меры». И подпись: «Полковник Тринкер».
Крылов уставился глазами в пол.
— Что произошло, Сергей Александрович?
Крылов не ответил, тяжело откинулся назад.
— Что с вами?
Сергей Александрович рассеянно взглянул на Костю:
— Упустил, понимаешь. Хорошего партнера на пульку упустил.
И резко встав, вышел в коридор.
Точно дожидаясь его у двери, человек в тренировочном костюме развел руками:
— Дикость, просто дикость; — международный поезд, а вагона-ресторана нет! Представляете?
Крылов удивленно посмотрел на него.
— И проводники, видите ли, ничем не запаслись, тоже ничего у них нет.
— Почему нет? Чай носят вот, на столе печенье, сухарики.
Человек уставился на Крылова. В его взгляде не только недоумение — презрение.
— У нас не курят, гражданин, — недовольно заметил проходивший мимо проводник.
— Виноват. — Крылов быстро направился в тамбур. До самого вечера не находил себе места, ни с кем не разговаривал. И спал плохо, вернее вовсе не спал. Ворочался с боку на бок, то и дело протягивал руку к тусклому ночному свету, поглядывая на часы. Озираясь на спящего Костю, тихонько встал, аккуратно открыл двери и бесшумно зашагал по коридору. Из тамбура вышел сосед по купе. Лицо одухотворенное, гордое. Увидев Крылова, обрадовался. Торжественно провозгласил:
— Человек родился!
— Тише, спят все.
— Уже легли?
— Уже вставать скоро будут.
Старичок заговорил шепотом:
— Парень — килограммов пять. Герой! И мать — героиня, ни одного стона не издала.
Утром, когда проснулся Костя, Крылов сидел, глядя в окно. Пролетали разъезды, домики путевых обходчиков, станции, но ничего не замечал Крылов, смотрел невидящим взглядом в одну точку.
— Что все-таки произошло, Сергей Александрович?
— А?
— Что с вами случилось, я спрашиваю?
— Где случилось?
— Ну, Сергей Александрович! Вот сейчас, в поезде.
— Ах, в поезде… В поезде человек родился.
Костя обиделся. Что же он, издевается? Уже готов был высказать свою обиду, когда из микрофона донеслось: «Прибываем в Варшаву. Стоянка сорок минут».
Костя твердо решил: ни одного вопроса больше не задаст… как с мальчишкой разговаривает. Хотя, видимо, произошло что-то серьезное. Ну и черт с ним — не хочет, не надо.
Они вышли из вагона и молча зашагали по перрону. Костя смотрел, как отцепили часть вагонов и маневровый тепловозик утащил их куда-то. Потом подкатили другие вагоны, очень разношерстные — короткие, длинные, с широкими на шарнирах дверьми, с полукруглыми высокими крышами и почти все разного цвета. На них таблички: «Вена — Москва», «Брюссель — Москва», «Кельн — Москва». Тут же вагон-ресторан. Подкрался к поезду магистральный тепловоз, вздрогнули вагоны, и пассажиры заспешили к ним.
— Пойдем! — сказал Крылов таким топом, будто не в поезд звал, а решился на какое-то важное дело.
Поздним вечером в вагоне-ресторане сидел, клюя носом, тот, в тренировочном. Две официантки, убирая столы, уговаривали его:
— Ну сколько можно, гражданин, нет пива, вам же сказали — ресторан давно закрыт.
— Нам ведь хоть немного поспать надо, совесть поимейте, — убеждала другая.
Хлопнула дверь. Появился Крылов.
— Закрыто, закрыто, — выскочила из кухни буфетчица, преграждая ему дорогу. — Ну что за люди пошли! Ночь-полночь, а они прутся, как скоты.
— Извините, извините, бога ради, — быстро заговорил он, прижимая руку к груди. — Я не подумал, не сердитесь, — и повернулся к выходу.
Буфетчица явно не ожидала такой быстрой и безропотной капитуляции. Нет, этот не из тех, ее из алкашей. Недоуменно посмотрела ему вслед, и когда он уже был у двери, точно извиняясь, спросила:
— А вы что хотели, гражданин?
Он обернулся, в смущении помолчал и наконец выдохнул:
— Водки.
Она излила на него всю злость разочарования:
— Сколько вам? Бутылку, ящик, ведро?
— Полстакана.
— Водкой давно не торгуем, коньяк.
— Очень хорошо.
— И конфету?
— Да-да, спасибо.
Он выпил залпом, положил в карман конфету, расплатился а молча вышел.
Утром бодрый голос поездного радиоузла объявил:
«Прибываем на станцию Брест. После таможенного и пограничного досмотров можно выходить. Стоянка поезда два часа. Просим всех зайти в свои купе».
Костя сказал:
— Поедем Брестскую крепость смотреть?
— Нет, я не поеду, поезжай сам, — ответил Крылов.
— Вы же обещали.
— Не могу, Костя, у меня другой маршрут.
Костя совсем обозлился. Что могло случиться? Ехали в Берлин, и у Крылова было отличное настроение. В Бресте пошли смотреть, как меняли тележки вагонов с широкой колеи на более узкую. Это происходило ночью, при ярком свете прожекторов. А мемориал — он сам предложил — решили посмотреть на обратном пути, времени для этого вполне достаточно. И на вокзале в Берлине был веселым. Все изменилось после проклятого гестаповского донесения. Но при чем здесь он? И почему ничего не хочет объяснить?