Таможенники не стали проверять их чемоданы, спросили лишь — не везут ли фрукты или овощи. Пограничники взяли паспорта, осмотрели купе и ушли.
«Ну и бог с ним», — в который раз решил Костя и обратился к врачу:
— Интересно, что поставят в графе «Место рождения»? Поезд «Москва — Берлин»?
— Ну, конечно, Москва. Женщина-то наша, советская.
— Как же Москва? Спросят, где справка из роддома. Нет, скажут, вы сюда с готовым ребенком явились. — И они рассмеялись.
Крылов не слышал их. Думал.
К выходу Костя шел рядом с Крыловым, к которому с раздражением обратился проводник:
— Вещи зачем же? Никуда не денутся, не беспокойтесь.
— Да нет, я схожу здесь, — как-то обреченно ответил Сергей Александрович.
— Вы же сказали — до Москвы.
— Мало кто чего говорит, — вздохнул Крылов. — Проверять надо. Проверять — вот главное.
— А я и проверил, — недовольно проворчал проводник. — Билет у вас до Москвы.
На перроне Крылов сказал:
— Не теряй времени, поезжай смотреть мемориал, у вокзала всегда есть такси.
— Значит, успею, если есть такси. Я провожу вас.
— Меня некуда провожать, я — на вокзальный переговорный пункт.
— Тем более… Близко.
На почте Крылов заказал Берлин.
— Все-таки что мне сказать в редакции, Сергей Александрович?
— Я тебе уже ответил — ничего не говори. Я сам позвоню главному.
— Нет, ребятам что сказать?
— Отшутись, ты это умеешь.
Крылов взглянул на часы. Сунул голову в окошко:
— Девушка, переведите мой разговор на срочный.
— Втрое дороже.
— Хоть впятеро.
Вскоре она пригласила его в кабину. Костю разбирали и любопытство и беспокойство. Кабина большая, будь что будет — тоже вошел. Выгонит — значит, выгонит. Но Крылов не обратил на него внимания.
— Дитрих? Здравствуй, дорогой, это я… Да, благополучно, уже в Бресте.
Это, по-видимому, был тот редкий случай, когда слова били в ухо, и Крылов немного отстранил от себя трубку. Теперь Костя слышал весь разговор.
— У меня к тебе очень большая просьба, Дитрих. Ты оказался прав, меня очень заинтересовал твой документ. Узнай, пожалуйста, нет ли в архиве еще каких-либо документов, касающихся Панченко.
— Вот смотришь, я говорил, тебя заинтересовывай, а ты все не доверил… Узнаю, узнаю, там много документы. Фау Фау Эн готовят процесс майора Бергера…
— Кто такой Бергер? Не Бергер меня интересует — Панченко. Понимаешь — Панченко.
— Пан-чен-ко! — неожиданно, будто испугавшись, протянул Костя. А Грюнер продолжал:
— Майор Бергер был комендант, где самый жестокий допрос делайт…
Костя больше не прислушивался к разговору. Он все понял.
— Тот Панченко? — глухо сказал, когда Крылов положил трубку.
— Нет, этот. Дошло наконец.
— Как же это получилось? Может быть, недоразумение?
— Какое там недоразумение, документ подлинный…
— Нет, это копия.
— Ксерокопия.
— Что же теперь будет?
Крылов не ответил.
— Сергей Александрович, — горячо заговорил Костя. — Ей-богу, недоразумение. Не придумали же вы!
— Так и Гулыга не мог придумать. Тем более что я в архиве все проверил.
— Значит, вы и не виноваты.
Крылов горько усмехнулся.
— Ты виноватого ищешь, а искать надо выход из положения.
— А все очень просто, — уверенно заявил Костя. — Найти семью, если она осталась, родственников и официально сообщить. И на место прежней службы сообщить, официальным документом, с печатью.
Тоскливо и насмешливо слушал его Крылов. Глядя куда-то в сторону, покачивая головой, грустно сказал;
— На всю страну героя объявить предателем, а потом извиняться шепотом, на ухо? Так, что ли? Нет! — Голос изменился, стал резким. — В порядочном обществе так не поступают. Если действительно герой, еще как-то можно выйти из положения, сообщив об этом в газете. Но что это значит? Опровержение? Так? А на опровержение главный хоть убей не пойдет.
— А вы?
Крылов промолчал.
— Вам-то зачем это надо?
— Ох как не надо, Костенька.
— Ну и порвите к черту эту бумажку. Нет ее и не было никогда. Это же не документ, обрывок какой-то.
Крылов посмотрел на него. И Костя не понял — осуждает или ухватился за хорошую мысль, А Крылов, помедлив, извлек из кармана конверт, посмотрел на него, протянул Косте:
— На, рви… И едем дальше — воспевать и воспитывать.
— Сергей Александрович, я…
— Да знаю, что не порвешь, а потому — нравоучение сто тридцать пятое: никогда не советуй поступать так, как не поступишь сам, даже из лучших побуждений. — И неожиданно хлопнул по спине вдруг сгорбившегося парня. — Не сутулься, замуж никто не возьмет!
На следующее утро Крылов был уже в Лучанске, в приемной Гулыги.
— Сергей Александрович! Здравствуйте! — Анна Константиновна одарила его обворожительной улыбкой.
Не столь восторженно, но достаточно учтиво ответив на приветствие, спросил:
— У себя?
— Нет, — с сожалением покачала головой. — В командировке.
— Вот тебе и раз!
— Завтра будет, прямо с утра… Я вам сейчас помер в «Центральной»…
— Я всего-то на один день…
— Да что вы, Сергей Александрович! — все так же улыбаясь, всплеснула руками. — Да он же меня уволит, если узнает, что вы были, а я… Одним словом, я вас не отпускаю. — Говорит деланно строго, с едва уловимым кокетством.
— Впрочем… — достал сигарету, закурил. — Впрочем, впрочем… Где у вас Комитет ветеранов войны?
То, что он может не застать Гулыгу, как-то не приходило в голову. Решил все же дождаться его, а чтобы не пропадало время, найти кого-либо из бывших партизан и поговорить. Проверка эта нужна была ему просто для успокоения совести. Он ведь достаточно все проверил после рассказа Гулыги об этом предателе. Практически было достаточно и только того, что рассказал Гулыга… Но вот… Эта странная бумажка… Видимо, Гулыга сможет объяснить, в чем путаница. А пока есть смысл поискать бывших партизан.
В Комитете ветеранов войны ему дали фамилии и адреса трех человек, воевавших в отряде Гулыги и проживающих в районном центре Липань. Километров тридцать пять — далековато. Но один из них, Голубев, работает на сахарном заводе, всего в пяти километрах от города. Решил поехать на завод. Вышел на шоссе. Одна за другой проносились машины, а автобус как сквозь землю провалился. Еще издали увидел тяжелый «КамАЗ», доверху груженный сахарной свеклой. «Наверняка — на завод», — подумал Крылов и выскочил, преграждая ему дорогу.
Шофер оказался добродушным, разговорчивым человеком лет пятидесяти. Охотно согласился подвезти, тем более действительно ехал на сахарный завод. Голубева он хорошо знал.
— Я еще с него сто грамм стребую за то, что привез к нему корреспондента. Мужик он стоящий, каждый норовит к нему попасть. А то привезешь свеклу, чистую, как умытую, а приемщик — бах — пятнадцать процентов загрязненности ставит.
— Начальство куда же смотрит?
— У-у, начальство? Там директором такой кулак… И ему дай бог перепадает, да не подступишься, друг самого.
Крылов непонимающе взглянул на него. Тот умолк. Но ненадолго.
— А фигуру правильную выбрали. Голубев мужик стоящий. Сколько грязи привезешь, столько и пометит, даже бутылку не потребует. Чудной мужик. — Он окинул взглядом Крылова. — Аппарат где же у вас? Или без фотографии его печатать будете?
— Пожалуй, и писать ничего не буду. Поговорить с человеком надо.
Машина остановилась близ ворот сахарного завода. На вывеске эмблема — рог изобилия. Дожидаясь очереди, стояли у проходной несколько самосвалов тоже с сахарной свеклой. Видимо, был конец смены — люди шли с завода и на завод.