— Саша! — На поляну вдруг выбежала какая-то брюнетка. — Саша, ты…
Она было кинулась к Багрову, но, увидев меня, остановилась так резко, будто бы наткнувшись на стеклянную стену.
Чёрт побери, да сколько же здесь народу?!
Немая сцена длилась минуты две.
— Где Наташа? — наконец спросил Александр Константинович.
— Дома, — медленно ответила женщина. На лице было написано то же самое удивление, которое несколько минут назад я видела у Багрова. — Ты… с ней?..
Взгляд перешёл на меня. Порыв ветра донёс её запах — тоже волчица. И не абы какая — родственница Александра Константиновича. У них что, какой-то семейный съезд был?
— Мы…
Багров тоже обернулся. Я было снова потупилась, но… такое странное ощущение… нет, я и раньше чувствовала чужой взгляд, но сейчас… как будто бы, ещё и… мысль? Хм, не совсем… нет… скорее… какой-то импульс… желание. Да. Он хочет посмотреть мне в глаза. Не знаю, почему и как, но я это поняла.
И подняла взгляд.
— Да. С ней.
Александр Константинович смотрел. Вернее… разглядывал. Я снова смутилась и… улыбнулась. Как-то само собой вышло. И отворачиваться больше не хотелось. Даже наоборот. Тоже смотреть.
Высокий. Крепкий. Но это было заметно всегда, даже когда он в костюме — рост и ширину плеч никакой пиджак не скроет. А вот остальное… В период очередного обострения «синдрома Гименея», как называл это наш Фёдор Петрович, Инна каким-то чудом выяснила, что шеф занимается спортом. Каким?.. Каким… я же помнила… ух, да плевать, каким. Главное, что это заметно. Очень хорошо заметно. Просто прекрасно. Настолько, что хотелось не только смотреть. Подойти ближе. Касаться. Везде. И чтобы глаза опять пожелтели, чтобы опять горели той яростной жаждой.
Хотелось.
Кажется, Багрову — тоже…
— Саша. — Подойдя ближе, черноволосая легонько потрясла его за плечо. — Саша, пойдём. Папа ждёт. — Быстрый взгляд на меня. — Думаю, вас обоих.
А меня как бы не существует, да?
Почти минуту Александр Константинович продолжал молчать. И смотреть. Он был в смятении. Всё ещё удивлён. Мрачен. Но при этом… будто бы тянулся ко мне. Волк — уж точно. Не выдержав, я тоже встала, подошла. Хотелось снова улыбнуться, обнять…
Зверь сделал шаг навстречу… Но тут его будто бы подстрелили. Воля человека железной хваткой схватила волка за шкирку, надела намордник, посадила на цепь и, несмотря на сопротивление, уволокла куда-то в глубины сознания.
— Не надо! — вырвалось у меня.
Так давить своего же зверя! Зачем? Это же лютая пытка! Для обоих!
— Надо, — отрезал Багров. Сухо, холодно. Бесчувственно. — Анастасия, с вами всё в порядке?
И тон такой деловой, и обращение. Как в офисе.
— Ну… — Я даже растерялась. — Да. Жива. Вроде.
— Вроде? Вам нужна помощь? Ира может отвезти вас домой или к врачу.
— Ты хочешь её отпустить? — вмешалась черноволосая. — Ты же сам понимаешь. Вы теперь…
— Нет, — оборвал её Александр Константинович. — Ни теперь, ни когда-либо. Я не позволю. Отец это прекрасно знает.
— А она? — Кивок в мою сторону. — Ей-то ты как всё объяснишь?
Так, всё. Надоело.
— Может, хватит делать вид, будто меня здесь нет, — отрезала я, глядя то на одного, то на другую. — Если вы о том, что произошло — ничего объяснять не надо. Всё и так понятно.
— Неужели? — Черноволосая впервые посмотрела мне в глаза. Хмыкнула. — Думаешь, вы теперь связаны, и он — твой? Поверь, я своего брата знаю лучше…
— Достаточно! — Меня опалило вспышкой гнева. — Ира, позволь мне самому разобраться. А с вами, Анастасия, кажется, всё в порядке? Тогда возвращайтесь домой. Вам завтра на работу.
Ну ничего себе!
— Я… вы… но…
У меня просто слов не хватает! Вот так просто! Отмахнулся!
— Вы — по-прежнему моя помощница, Анастасия. Моя подчинённая. Прошлая ночь этого не отменяет. Завтра в восемь тридцать я жду вас на рабочем месте.
Развернувшись, Багров уже собрался уходить, но меня как прорвало.
— Вы… да вы… чурбан бесчувственный!
Замер. Обернулся.
— Прошу прощения?
— Вот ещё! Как прикажете это понимать?! Я, конечно, работаю на вас, но после того, что было… Мы связаны! И вы тоже это чувствуете! Я знаю! Не смейте отмахиваться! Я помню, как вы на меня смотрели…
— Хватит. — Багров даже голоса не повысил — хватило одного взгляда. Все слова застряли в горле, а язык будто бы прилип к нёбу. — Будем считать, что я этого не слышал. Завтра. В восемь тридцать. Не опаздывайте.