— Да тиун, понимаешь, ушел!
— А теперь снова пришел, — негромко сказал я.
— Остатки разворовывать? — нахмурился Богуслав.
— Скорее долги отдавать. Пошли в подвал. Дружина Елисея опять поймала и теперь за воровство хочет в рабство продать. Кстати, у него еще ворованное изъяли. Девушки, хозяина тут подождите.
— Да нам все равно податься некуда!
— Вот и посидите.
В темнице Елисей встретил нас неласково. Он сидел связанный на куче гнилой соломы, свет еле-еле пробивался в узенькое зарешетчатое окошечко под очень высоким потолком.
— Ката привели? Только пытайте не пытайте, нету у меня больше ничего. Проще сразу казнить, хлопот меньше.
— Ты зачем, дурак, проворовался?! — неожиданно гаркнул Богуслав.
Нет, так дело не пойдет. Пора брать процесс в собственные руки.
— Чего ты кричишь, — начал я утихомиривать побратима, распутывая веревки на арестованном, — сам что ли не любил? Как подожмет это чувство, все на свете позабудешь, лишь бы с любимой вместе быть. Можешь даже и за три моря податься и семью забросить, лишь бы любушка рядом была.
Человек твою жизнь спас, бился за тебя насмерть. На что бы ты мертвый сгодился, для какого похода? До общей могилы? А спасенный на спасителя орать взялся, пытать еще в горячках начни. Ты Елисея водкой поить по гроб жизни должен, а не свирепствовать.
— Он меня обокрал, — понуро сказал Слава.
— Не веди с ним больше общих дел, а водкой все равно пои.
— Он у меня жену совратил!
— Я так думаю, жена тебе сейчас без надобности.
— Да пусть идет куда хочет, никто его ни пытать не будет, ни в рабство не продаст. Деньги возвращены, а на остальное мне наплевать.
— А вот уходить ему еще пока рановато. Пусть вначале все дела новому тиуну передаст, а уж потом уходит на все четыре стороны.
— Ты чего расселся-то, — спросил я Елисея, — полюбилась что ль подземная соломка? Пошли куда-нибудь в хорошее место, вроде кухни. Небось и есть, и пить хочешь?
— Знамо дело! — бодро ответствовал воспрянувший духом Елисей. — Кто ж такую гниду, как я, кормить будет! Да и поили нечасто.
Все двинулись в столовую, а я придержал Лазаря.
— Тут, Лазарь, неувязочка вышла. Елисей раньше в княжеской дружине сотником был, и в битве воеводе Богуславу жизнь спас.
— Не знаю его!
— Пятнадцать лет прошло, дело давнее, все быльем поросло. Все, кто знал, или погибли, или с Богуславом в Новгород ушли.
— Вот оно что… А чего же Елисей молчал, что он из наших?
— Да кто ж его знает! Хотел, может, проявить себя во всей красе, может просто денег на гулянку, что б выпить за знакомство не было, может боярством своим загордился — сейчас не угадаешь.
Да тут вдруг любовь случилась, заворовался. А у братьев по оружию тащить не будешь. А не тащить, вы ж больше всей прислуги в разы получаете. Утешал себя мыслью, что боярин со всеми долгами все равно, поди, расплатится. А может все и иначе было, не мне судить.
Сейчас просьба к тебе вот какая: растолкуй это все молодым своим, особенно одному вашему, который бритой башкой красуется и зверствует больше всех, что не нужно больше бывшего тиуна ловить и лупить. Пусть воевода сам с хозяйством своим решает, не ваша это забота.
— Ты же сам меня науськал!
— Я всего лишь хотел, чтобы боярыня развод без лишних споров дала, за жизнь Елисея убоявшись, а она, гадюка, дело аж до Божьего Суда довела, людьми рискнула, лишь бы от сытной кормушки не отлучили. У Капы к тиуну, видать, никакой и любви-то нету, на уме похоть одна. И еще вопрос: в кошеле, который откопали, монета есть или только одни подсвечники серебряные со всяким боярским барахлом?
— Есть, и немало, — успокоил меня Лазарь.
— Пошли кого-нибудь притащить кошель в обеденную залу, мы там будем.
— Хорошо, сейчас сделаю, — не стал спорить Лазарь.
А я подался на кухню. Там уже выпили по рюмочке, закусили, и теперь бурно обсуждали хозяйственные дела. Я присел, минут пять послушал и спросил у Елисея:
— А вот скажи мне, друг любезный, как ты дальше жить думаешь? Денег у тебя, вроде, нет, свое хозяйство, поди, с этими тиунскими делами в запущении, ворованное серебро все отняли. Красть опять пойдешь? Иль на дороге прохожих грабить приладишься со своим дворовым дедом?