Дальше следуют одетые в черное жители города. Люди идут, опустив головы: Ильземари узнаёт девочек из своего класса. Но они так быстро отворачиваются, что она никак не может насладиться по-настоящему чувством вины, которое написано на их лицах. Позади процессии легким танцующим шагом идет Сюзанна в светлом летнем платье с большим вырезом. Рядом с ней агроном в шортах и клетчатой рубашке, завязанной на груди узлом, так что видна полоска загорелого живота. Они беззаботно улыбаются Ильземари. Рука агронома на плече Сюзанны, скользит глубже и глубже в вырез платья.
Ильземари сердито встряхнулась, прогоняя наваждение. Но вот и старые вишневые деревья, про которые говорил агроном. Она аккуратно положила свою шляпу на высохшую траву и стала карабкаться на дерево, упираясь босыми ногами в корявый ствол.
От жары и напряжения у Ильземари закружилась голова, и она некоторое время неподвижна сидела на дереве. Потом встряхнулась и рьяно принялась обрывать вишни. Вскоре она потеряла ощущение времени, руки механически повторяли движения, все мысли куда-то улетучились, осталось только одно ожидание.
Она ждала: вот-вот лопнет гнетущая тишина этого жаркого полудня, раздастся треск мотоцикла — агронома всегда слышно издалека, — разболится голова, начнет тошнить… Хоть что-нибудь да произойдет. Но ничего не происходило. Ильземари перетащила корзину к следующему дереву. Урожай был никудышный. Старые деревья, объяснял агроном. Но ей это было все равно. Она снова взобралась на дерево и, пока отдыхала, с удовлетворением отметила, что голова у нее горит, словно наполненная горячим газом. Она работала уже через силу, мысли путались.
А вдруг про нее забыли.
Ее всегда забывают.
А вдруг она свалится с дерева и так и будет лежать в траве.
И ее не найдут.
Или найдут слишком поздно.
Наступит ночь, а она будет лежать одна, беспомощная на холодной земле.
Захочет вернуться в деревню, но не сможет.
А если уйти сейчас?
Нет, еще слишком рано!
И что сказать тем, другим?
Теперь ВАША очередь!
Но достаточно ли велика ее жертва?
А если они просто не обратят на нее внимания?
Руки налились свинцом и почти ее не слушаются, ноги тоже как чужие. Ей вдруг показалось, что кто-то подвесил ее среди ветвей, как фонарик на рождественской елке. Подступала тошнота. Вишни прятались в темной зелени, она не могла сорвать ни единой.
Теперь все в порядке.
Голову словно обручем сдавило.
Ильземари сползла с дерева, подобрала лежавшую в траве шляпу, кое-как нахлобучила ее на голову и двинулась к дому. Ее слегка шатало. «Глаза таращит, сейчас утащит», — звенела в ушах знакомая с детства песенка:
Ильземари стало страшно, она зажмурила глаза. Не хочу… не хочу…
Внезапно ей послышался треск мотоцикла. Или это кто-то громко разговаривает? Она путалась. Звук рос, становился все более угрожающим.
Это бог, бабушкин бог, догадалась она.
— Пресвятая богородица, — жалобно бормотала Ильземари.
А черный человек подходил все ближе.
И вдруг откуда-то сверху прогремел голос:
— Ильземари!
— Ильземари! — позвал агроном.
Но Ильземари его не узнала. Она бредила. Элинор присела рядом с подругой и потрогала ее пылающий лоб.
— Это солнце, — сказал агроном.
— Но ведь она всегда носит шляпу! — удивилась Элинор.
— Бывает тепловой удар, — агроном пожал плечами. Они оттащили Ильземари в тень под дерево. Элинор расстегнула ей блузку.
— И что она потащилась, — сердито бросил агроном, усаживаясь на свой мотоцикл, — как будто я вам нянька тут.
— Она такая упрямая, — промямлила Элинор, — но хочет только хорошего, для дела всем готова пожертвовать.
— Да, да, конечно, — кивнул агроном, как-то странно поморщившись. — Я сейчас вернусь с машиной.
Ильземари очнулась в маленькой белой комнатке. Белая кровать, постель, стул, тумбочка, даже стены белые. В оконное стекло билась муха.
Предметы постепенно приобретали четкие очертания, и вдруг она поняла — это больница. Она в больнице. Скорей бежать отсюда. В больнице умерла бабушка, прочь из этого места.
Ильземари сделала попытку приподняться, но резкая головная боль опрокинула ее обратно на подушку.