На мой взгляд, Рези ущербный человек. Не в том смысле, какой вкладывают в это слово в наши дни. И надеюсь, меня не сочтут бестактной за то, что я позволяю себе такое выражение. Но оно напрашивается.
Душевно ущербный. Я охотно написала бы что-нибудь о племени Азра, но уже вижу протестующий, неодобрительный жест, который делает Рези, — избави бог! никакого пафоса, относящегося на счет ее персоны, Рези не терпит. Но скажу по секрету: что-то общее с племенем Азра, кажется мне, есть у моей Рези.
Однажды именно это ее чуть не подвело. Именно это. И прошел не год и не два, прежде чем она снова пришла в себя, зализала раны, оперилась, а как же иначе? — и, что самое главное, сумела придать себе еще и вид человека в меру уравновешенного и довольного собой. Но Рези никому не рассказывала о пережитом. Только мне как-то раз, обстоятельно и со всеми подробностями. Но об этом я должна молчать. В те годы она почерпнула немало житейской мудрости, нашедшей отражение в следующей сентенции, которую Рези так часто повторяет: «Одного лишь со мной больше не случится: чтобы я опять оказалась участницей банальной комедии с тремя действующими лицами, когда женщины прибегают среди ночи и решительным или срывающимся голосом, воздевая или заламывая руки, или как-нибудь еще, требуют вернуть их законных мужей. Точно я держала тех на привязи. И чтобы потом муженьки уползали, скуля и причитая и клянясь в величайшей любви, — оправдываясь тем, что, дескать, они стольким обязаны своим женам».
Рези, впрочем, никогда не удается в полной мере придать своему голосу соответствующий цинический или по крайней мере злобный тон; бывает, взор ее затуманивается, тогда она надевает дымчатые очки.
Опытный читатель заметит, быть может: мы приближаемся к сути дела. Хотя ни о чем подобном и речи быть не может. По воле Рези. А она долгие годы считала себя человеком сильной воли.
С некоторых пор Рези нередко по ночам (в тех случаях, когда просыпается, а просыпается она как по часам — около двух, не раньше и не позже, и только в особо счастливых случаях засыпает снова до шести часов утра) задается вопросом: сколько раз человек может умереть? Иногда она встает и смотрит из темной комнаты в парк, освещенный луной. И думает: может, и стоило бы решиться. И, может, так оно было бы лучше. Но затем Рези стискивает зубы и заставляет себя думать на тему «грех и ответственность». Тему ответственности я затрагиваю здесь только вскользь, речь идет о дочери Рези, как говорится, от первого брака.
Не будем замалчивать в этом месте: Рези, вполне радостный и жизнелюбивый человек, не испытывает недостатка в предложениях мужчин, и совсем молодых, и более зрелого возраста. (И она бы огорчалась, будь это не так. Я уже говорила о тщеславии Рези.)
Те-то ведь как рассуждают: живем, дескать, один раз. Стало быть, и жить надо соответственно. Что за провинциальность, за жеманство. Что за дикость, Рези, — разыгрывать из себя неприступную. Вот Рези и приходится — подчас себе в ущерб, — а что делать? — она знает, что вечера и выходные ей, так или иначе, коротать по большей части в одиночестве, — вот Рези и приходится, значит, напоминать мужчинам о их более или менее любимых женушках дома. А отвергнутые не всегда проявляют тонкое понимание.
Но ближе, ближе к делу, и как бы это выразиться потоньше, поделикатнее — чтобы удовлетворить желание Рези (ведь она не терпит никакого пафоса, зачем это в обычной жизни и в обыденной речи), но и не поранить по возможности чересчур тонкую душу какого-нибудь читателя… И однако же, как ни крути ни верти, остается сказать одно, просто и прямо: Рези, не стремясь к тому, не думая о том и, главное, не желая того, а просто так — из радости и жизнелюбия, начала всех начал, ввязалась в очередной раз в одну из тех историй, что до сих пор именовала (и мысли не допуская, что подобное может с нею случиться) банальными комедиями с тремя действующими лицами.
Рези любит. А у мужчины есть жена. И не просто жена. У мужчины — мамочка.
Что говорить, Рези не без злорадства называет про себя и, конечно, в разговоре со мной (реже с кем-то еще, ибо она не любит посвящать в свою личную жизнь) ту, вторую, чужую женщину мамочкой. В особенности после того, как мужчина сам употребил это словечко однажды в пылу разговора. Справедливости ради, однако, хотелось бы добавить, что Рези и себя, и своего первого законного супруга не раз ловила в последний год их совместной жизни на том, что они называли друг друга мамочка и папочка. Главным образом из-за дочери, чтобы облегчить ей освоение этих и других слов. Не это ли была не называемая, но самая сильная причина развода?