Два года назад Фридрих захотел собрать небольшой трактор, этот трактор до сих пор у него перед глазами: крохотный такой агрегатик. Марта всплеснула руками и стала решительно протестовать. Она ничего не поняла. Конечно, без такой машинки можно и обойтись. Просто хотелось малость развлечься. Получилась бы маленькая диковинка, эдакая крохотуля в сравнении с той махиной, которую он водил у отца. Его отец держал извоз, а Фридрих как старший из сыновей приглядывал за поденными рабочими, батрачившими в их хозяйстве. Восемь его сестер и братьев были мал мала меньше и в помощники не годились. Они завидовали ему, когда он правил подводой или же выруливал в поле на тракторе, а он завидовал им из-за того, что у них было свободное время и они могли играть в свои сумасбродные игры, и, когда возвращался домой, он сторонился их компании из-за того беспорядка, который они всегда и повсюду после себя оставляли. Дети добрались даже до его личных вещей. Застигнув расположившихся на его матрасе ребятишек, он их лупил. Они с ревом убегали к матери, и эти ежедневные переругивания прекращались лишь за ужином.
С Мартой он хотел жить иначе. Не будем разводить кучу детей, сказал он и принялся тайком откладывать деньги на стиральную машину.
И надо же — его дочь постоянно пытала его вопросами о своих дядьях и о тетках и все набивалась в гости к деду, в деревню, — кавардак в дедушкином дворе притягивал ее к себе, как магнит. Там она носилась между проржавевшими останками машин или спускала собак с цепи.
Фридрих кладет тяпку наземь, приносит связку колышков и мешочек с кольцами из пластмассы. Рядом с основанием каждого цветка он втыкает по колышку. Кольцо подводит под нижние лепестки на стебле и продевает в него колышек. Тут же обрывает первые, крошечные боковые побеги. Пальцы у него большие и заскорузлые, и ухватить крохотные кончики ему не так-то просто.
Он каждый год сажает хризантемы, цветы напоминают ему свадебный букет Марты. В тот день Фридрих был рад, что смог раздобыть еду для застолья, а Марте пришлось довольствоваться хризантемами из белой бумаги. Теперь их у нее сколько душе угодно, настоящих, любого сорта, и все из своего сада, а она этого никак не возьмет в толк. Ей надо бы не забывать о том, что в те времена ему до чертиков надоедало копаться в огороде и в поле и что ему вообще-то все равно, чем питаться — спаржей или кислой капустой.
— Фридрих!
Это Марта зовет его, выглянув из кухонного окна. Он уже давно научился определять, откуда она его зовет.
— Кофе готов!
Он откликается.
Все-таки не прилегла, думает он. Да это было бы чудом, она же никогда не отдыхает. Задает себе слишком много работы по дому — следит, чтоб нигде ни пылинки, ни соринки.
Еще успею пройти этот ряд до конца, думает Фридрих, Марта всегда зовет его загодя. Вот уже столько лет подряд она зовет его к обеду, когда только ставит картошку, а он является к столу, когда картошка уже готова.
Колышки все вышли. Фридрих разгибает спину — ее слегка потягивает, но через пару шагов это проходит. Он идет в подвал мыть руки: ни к чему пачкать ванную. Здесь, внизу, теплая вода тоже есть, так что руки и здесь отмоются.
На стол Марта накрыла как всегда — салфетки, цветы.
— Все бы тебе только опаздывать, — упрекает она.
— Все бы тебе талдычить одно и то же, — отругивается он.
Она молча разливает кофе по чашкам. Фридрих потягивается и берет булочку из хлебницы.
— Для кого же я, по-твоему, стараюсь? — вопрошает он.
Марта смотрит на него долгим взглядом.
— Нет, в самом деле, — говорит он. — Вместо того чтобы радоваться…
— Помолчи лучше, когда жуешь, — советует она.
Фридрих бросает хлеб на тарелку. Крошки летят в сторону. Он откидывается на спинку стула.
— Я сыт!
— Тебе вообще ничего сказать нельзя!
— Да, не всегда и, во всяком случае, не вечно одно и то же.
— У меня тоже дел невпроворот, но я не кричу даже тогда, когда нервничаю.
— Я не кричу! — вопит Фридрих во все горло. Он набирает в легкие воздуху и неожиданно тихо для самого себя произносит: — И даже если мне хочется кричать — это мое личное дело.
— Нет, — упирается Марта, — в конце концов, я не пустое место.
— Ну-ну…
— Ты вообще ничего не замечаешь. Не замечаешь того, что у тебя вечно нет времени, что ты взвиваешься по всякому поводу, как будто от этого что-то изменится.
— А что должно меняться?
Во рту у него опять та же булочка.
— Да ты сам, например. Ты до невозможности обстоятельный, — говорит Марта.
— Может быть, к нам придет кто-нибудь с улицы и одним махом сделает всю работу?