В то время Марии снился все время один и тот же сон: она забыла покормить дочь, а когда в паническом ужасе вспомнила о ней и распеленала, то обнаружила, что тельце иссохло и рассыпается в прах на руках у нее. Мать всякий раз просыпалась, скованная страхом, и напряженно вслушивалась в дыхание дочери, которого не было слышно. И тогда Мария вставала с постели и прикасалась к ребенку, чтобы почувствовать живое тепло.
Сощурившись, Кандида смотрела на солнце. Детская коляска стояла в саду, на талом снегу.
Девочка глядела на приветливые лица, склонившиеся над нею. Увидев Марию, улыбалась.
У Кандиды были светло-голубые глаза, временами становившиеся необычайно прозрачными. И тогда Мария пугалась, думая, что дочь отдаляется от нее. В эти мгновения у матери было такое чувство, словно ребенок отворачивается от нее всем своим существом.
Мария кормила Кандиду в перерывах между лекциями и впервые вздохнула свободнее, когда девочке исполнилось десять недель.
Дом ребенка стоял у самого озера. Он был полон детей. Здесь пахло теплым молоком, слышался плач и радостные крики.
Марии сказали, что она сможет навещать девочку по воскресеньям и, если директриса не станет возражать, можно будет взять дочь домой.
Кандида не издала ни звука. Она безропотно лежала в чужих руках, а когда ее уносили, даже не посмотрела в сторону матери. Мария что-то подписала, отдала документы ребенка и снова очутилась на улице перед домом, испытывая скорее недоумение, чем облегчение.
Кандида сразу же простыла. Девочка дышала с трудом, ничего не хотела есть, кричала и капризничала. Но стоило ей открыть рот, как туда заталкивали сладкую кашу. Кандида тут же все выплевывала, до изнеможения борясь с няней.
Через неделю в Доме ребенка объявили карантин. В городе тоже появилась инфекция. Так четверть года и прошла в карантинах — сначала в Доме ребенка, потом в студенческом общежитии.
На террасе у озера, под навесом, длинными рядами стояли детские кроватки, и Мария в растерянности переходила от одной к другой, смотрела на розовые лица детей, не находя среди них Кандиду.
Сестра-воспитательница показала ей дочь.
Девочка лежала на животе, спрятав под него руку. Она спала на левом боку и сосала большой палец правой руки. Волосики уже отросли и закручивались теперь в светлые локоны, а кожа оставалась нежной и тонкой. Мать видела, как в жилке пульсирует кровь.
Она присела, чтобы получше разглядеть лицо ребенка. Смешной носик, худенькие щеки, затененные длинными ресницами. Так и спит с пальцем во рту! Когда Мария вытаскивала палец, между губами блеснули два зубика.
Кандида вздохнула во сне и перевернулась на другой бок. Мария последовала взглядом за ней и увидела свою дочь по-новому, мысленно попытавшись представить себе, что произошло между расставаньем и встречей. Ребенок, которого она принесла сюда, еще лежал на том же боку, на который его клали. А теперь он уже умел переворачиваться.
Кандида открыла глаза. Большие, ясные голубые глаза не узнавая глядели на мать.
Мария повезла дочь на прогулку. Кандида смотрела на кружево листьев, которых еще ни разу не видела. Ей были знакомы лишь небо, потолок комнаты да навес.
Кандида не отрывала взгляда от листьев. Наглядевшись досыта, девочка засыпала.
Так проходили месяцы.
Улыбка Кандиды предназначалась не Марии.
На время каникул общежитие опустело, и теперь тут поселилась Кандида. Ее голосок эхом разносился по дому; впервые ощутив тишину вокруг себя, она внимательно прислушивалась.
Сквозь прутья кроватки девочка смотрела утром на спящую мать, видела, как та просыпается, и постепенно привыкала доверять ей. Выпив поутру бутылочку молока, малышка лежала рядом с матерью на кушетке и теребила ей волосы. Детский манеж был вынесен на покрытый плиткой балкон, освещенный солнцем. По радио звучала музыка. Кандиду купали на свежем воздухе, а в теплые вечера ее кроватка стояла под темнеющим небом. В кустах заливались соловьи.
Кандида лежала с открытыми глазами, словно вовсе не хотела спать.
Приехала бабушка. Оглядела внучку:
— Какая лапушка! Просто раскрасавица!
Бабушка пробыла две недели. В эти дни Кандида привыкала к шуму коляски, ее стуку по брусчатке, к скрипу гравия на дорожках, где она увидела лиственную крышу парка у себя над головой. Лежа на мягком одеяльце, девочка хватала ручонками по-летнему загрубевшую траву газонов. Ее окружали женские голоса или тишина. Она сползала с одеяла на траву и проникала в иную сущность этого мира, однако ж, несмотря на некоторое неудовольствие, полученное от знакомства с чертополохом и муравьями, не кричала.