Выбрать главу

Бегом мчимся мы по улице имени господина Гутс-Мутса.

Малыш чуть впереди в своем пепельного цвета дождевике. Он уже в нетерпении: ждет трамвая. Остановка Фрауэнпаласт. Я прячусь под навес у кинотеатра. Трамвая нет, зато есть буксир. Отвалив от пристани Пишнерхафен, он тяжело пробирается к фарватеру и без лишнего дыма пускается вниз по Эльбе в сторону Майсена, Магдебурга, Тангермюнде, а может быть, даже Гамбурга. Малыш следит за пароходом не то чтобы с хитрой миной, но вдруг открывает рот и громко заявляет:

— Бад-Шандау!

«Бад-Шандау» — это название парохода. Все верно. Именно так. Пароход зовется «Бад-Шандау». «Бад-Шандау» — красивое, звучное имя, особенно когда тебе еще немного лет, ты только что выучил все буквы и, угадывая их, выстраиваешь цепочку «Бад-шан-дау», ищешь за всем этим смысл и наконец находишь его. «Бад-Шандау». Мы довольны. У нашей поездки в галерею хорошее начало. И пусть идет дождь. И пусть в руках у нас зонтик, ни на что не годный, ибо снабжен комбинированной механикой из спиральных и плоских пружин. Было бы настроение, тогда и примелькавшееся, как униформа, пальто из голубого дедерона — неплохая защита от всего, что может уготовить нам круговорот воды в природе.

Внизу показался трамвай. У спортклуба Вацке он свернул в переулок. Он заметил нас. Взбирается к нам на гору. Номер пятнадцатый из Радебойля.

Поехали. В сторону центра, по Лейпцигерштрассе, вдоль Эльбы, которая не видна за домами, но мы знаем, что она там, мы догадались бы об этом, даже если бы и не знали, где она. Слух угадывает реку раньше, чем она открывается глазу. Пушкин-хауз — Штадт-мец — Антон — Лейпцигер. Пересадка на Нойштадский вокзал. Нам дальше. Карл-Маркс-плац. Нойштадский рынок. Август Сильный гарцует на толстозадом коне, весь в золоте. Вот и мост. Димитровбрюкке. На Эльбе паводок. Ничего особенного или уж тем более опасного, но уровень воды значительно выше, чем обычно в это время года. На уступах берега еще отчетливо видны белые отметки и следы знаменитых наводнений прошлых лет.

Остановка Театерплац. Нам выходить. Мы направляемся через большую, гладко вымощенную площадь, на которой даже сегодня, в такую погоду, в ожидании выстроились туристические автобусы из разных стран. Вступаем под своды галереи. Арки, дуги, кажется, вот-вот рухнут, но каждая из них спешит упредить падение другой; кажется, еще мгновение — и своды станут прозрачными, пропадет напряжение арок, и камень растворится, уступив пространство свету и дождю. Билеты куплены. Лестница ведет нас вверх.

Все те, кого, не будь такого ненастья, можно было бы застать в дворцовом парке, в садах, у японского или итальянского домиков, на Брюлевых террасах, на Белых оленях или у Старых рынков, сегодня по большей части тоже здесь. Уже на лестнице — картины. Они не особенно известны, но призваны ненавязчиво привлечь наше внимание своей древностью и размерами. Малыш безропотно следует за мною в залы. Дилетантствующие ценители и робеющие провинциалы застыли кто в упоенном, а кто в ошеломленном созерцании. Изрядные толпы перед картинами Джорджоне, Тициана, Рубенса, Рембрандта, Дюрера, Гольбейна, Ван-Дейка, Кранаха, Эйка, Корреджо, Хальса. Целая рота перед Рафаэлем. У студентов искусствоведения практика: во главе своих экскурсий кочуют они от одного важнейшего явления в истории живописи к другому, добросовестно и без запинки толкуя об эпохах и школах. В полотнах Р. чувствуется-де впечатлительность итальянцев, хотя он и не порвал с техникой фламандской школы. Почтенная публика может услышать все это на саксонско-французском, саксонско-английском или саксонско-русском языках. Мы с малышом выбираем Лоренцо ди Креди. Здесь, в углу, сравнительно тихо. Креди изобразил Святое семейство. Точнее, просто семейство. В центре картины — дитя.

— Вот здесь и живет наша милая крошка, — говорит малыш.

Четверть картины занимает мать. Ее единственная забота — дитя. Она держит просторный плащ, чтобы укутать его, сноп пшеницы, чтобы накормить его, да щегла, чтобы оно не скучало. По ту сторону ограды — отец, спокойный и осмотрительный, он здесь ради матери и сына, но взор его устремлен вдаль, его пути более пространны и тернисты.