Недалеко от Херсонесского маяка Добржицкий обнаружил шестивесельный ял с тремя парами весел, но без руля.
Никульшин тщательно осмотрел суденышко и пришел к выводу, что можно отправляться в плавание.
Для руля приспособили короткое весло. С большим трудом спустили ял на воду.
У командиров и политработников были пистолеты, у Никульшина и Рылькова — парабеллумы, два ручных пулемета, немецкие автоматы, бинокль, армейский компас и плащ-палатка. Из продовольствия оказалось несколько банок рыбных консервов, сухари и несколько армейских фляг с водой.
Днем 4 июля отошли от берега. Спустя 15–20 минут немцы начали обстреливать ял. Никульшин наблюдал за разрывами, и когда батарея противника после пристрелки переходила на поражение, командовал: «Ложись!». Не оставили ял без внимания и самолеты врага, но все обошлось благополучно.
В море выяснилось, что морское дело знают только Никульшин и Добржицкий, но гребли все, начиная с Никульшина.
К вечеру поднялся ветер. Поставили парус из плащ-палатки, стало легче. С непривычки у многих гребцов на руках появились кровяные мозоли.
Никульшин установил две вахты, одной руководил сам, второй — Добржицкий.
Ефим Иванович Рыльков поддерживал у людей бодрость, веру в благополучный исход. «Надо достичь нашего берега, чтобы снова включиться в борьбу с гитлеровскими захватчиками, отомстить за Севастополь,» — повторял комиссар.
Продукты и воду распределяли командир и комиссар. Особенно мучила нехватка воды — стояла невыносимая жара. Но каждый получал воду лишь три раза в сутки — по две крышечки от алюминиевой фляжки…
Чтобы как-то сохранить влажность тела, Никульшин приказал купаться. Оказалось, что не все могут держаться на воде. Тогда решили: не умеющих плавать опускать за борт, поддерживая за руки. На четвертые сутки на это уже не хватало сил. Продовольствие и пресная вода кончились. Никульшин не разрешал пить морскую воду, но люди не выдерживали, пили. Результат сказался незамедлительно: у многих началась рвота. Примером выдержки был Никульшин. Он единственный не пил морскую воду.
— На пятые сутки нашего похода Вячеслав Васильевич достал плитку шоколада и поровну разделил на весь экипаж. Этот день я хорошо запомнил еще потому, что он был днем моего рождения. По себе помню, как возросла признательность всех нас к командиру-коммунисту Никульшину, — вспоминает Добржицкий.
Трудные то были дни, но Никульшин аккуратно вел вахтенный журнал всего перехода.
13 июля многие из экипажа увидели берег. Все были уверены, что это Кавказское побережье, — такие же очертания, как у Батумского берега.
Никульшин один сел за весла с левого борта, а тройка гребцов, в том числе и Добржицкий, сели по правому борту, но их общие усилия не могли сравниться с энергией командира.
От берега отошла моторная лодка. Добржицкий, всматриваясь, радостно доложил Никульшину:
— Батумская рыбацкая фелюга!
Радость у всех была безмерная. Но когда моторная лодка стала подходить к ялу, увидели, что фелюга турецкая: на флагштоке развевался красный флаг с полумесяцем.
Ял взяли на буксир. С большим трудом сошли севастопольцы на берег, стали показывать на воду, просили пить. Рыбаки дали морякам воды вдоволь…
Следует признать, что турки доброжелательно относились к севастопольцам. Кроме группы Никульшина, в эти дни и ночи на различных плавсредствах, отходивших от Херсонесского мыса и Казачьей бухты, до турецкого берега дошли около ста севастопольцев. Добржицкий встретился там со своим другом А. И. Гришиным, который с товарищами дошел до турецкого берега на шлюпке. Ныне Алексей Иванович Гришин — заслуженный летчик-испытатель. Это о нем в «Комсомольской правде» от 22 ноября 1970 года было рассказано в очерке «Кто учит летать самолеты».
Через несколько дней в Инеболи прибыл военный атташе СССР в Турции капитан 2 ранга Михайлов и отправил всех севастопольцев на гидрографическом корабле «Черноморец» в Батуми.
После отдыха моряки вернулись на Черноморский флот, многие из них принимали участие в освобождении Севастополя. В. В. Никульшин представил всех своих товарищей к правительственным наградам.
Ночь с 30 июня на 1 июля была на исходе.
Близился рассвет. Тральщик «Взрыв» принял около 300 человек, среди них были медицинские сестры и несколько врачей.
Артиллерийский и минометный обстрел не прекращался. В 3 часа 30 минут 1 июля «Взрыв» лег курсом на фарватер № 3.
«Защитник» продолжал принимать, точнее — втаскивать на палубу подплывавших людей. Уже заполнен весь корабль — кубрики, ростры, шлюпки, палуба и машинные люки. «Защитник» последовал курсом за «Взрывом».
Весь день тральщики отбивались от атак вражеских самолетов. Трудно было вести огонь, везде теснились люди.
Ярмак и Воробьев рассказывали, что многие из принятых на корабль были только в трусах, пехотинцы-моряки — в тельняшках, некоторые сохранили бескозырки: в них прятали документы и ордена. Несмотря на сложность положения, в перерывах между налетами спасенные подшучивали друг над другом. И действительно, у многих вид был такой, что невольно вызывал горькую улыбку. Краснофлотцы, старшины и командиры тральщиков поделились всем, что имели из личного обмундирования. Многие из экипажа оставили себе только то, что на них было надето.
Камбуз и кипятильники во время перехода работали непрерывно. Все, кто был принят на борт, не помнили, когда пили чай с сахаром, ели горячую пищу.
Когда «Взрыв» и «Защитник» и сторожевые катера возвращались в Новороссийск, из базы в 13 часов 35 минут 2 июля вышел отряд сторожевых катеров — СКА-019, 029, 038, 039, 082, 0108. В отряд входило звено сторожевых катеров, прибывших из Азовской военной флотилии в ночь с 1 на 2 июля. Командиром звена был старший лейтенант В. П. Щербина.
В 1969 году я получил несколько писем от командира СКА-019 Н. А. Аскерова — о нем я уже рассказывал в начале книги.
В годы войны я несколько раз ходил на этом катере и в памяти моей сохранился образ смелого, скромного и молчаливого командира Насредина Аскерова. Экипаж на катере был хорошо подготовленный, сплоченный и жизнерадостный.
В своих письмах Н. А. Аскеров вспоминает добрым словом своих боевых товарищей. О помощнике старшем лейтенанте Юрии Львовиче Покарине пишет, что он никогда не горячился. Юмор не покидал его и в самой сложной обстановке. Механик старший лейтенант технической службы Павел Леуцкий любил технику, привил эту любовь и подчиненным. И техника не подводила его в самые критические моменты. С мотористом Павлом Пичугиным и сейчас встречается Аскеров в Баку: ныне Пичугин почетный моряк.
Командир носового орудия старшина 2-й статьи Иван Жупаненко всегда открывал огонь первым. Наводчик носового орудия Павел Хомченко обладал прекрасным зрением и слухом, раньше других обнаруживал самолеты.
Командиром кормового орудия был старшина 2-й статьи Синицын, наводчиком — Хомяков. Еще под Одессой в августе 1941 года их кормовое орудие открыло счет сбитым самолетам противника.
Сутками стоял на вахте командир отделения рулевых старшина Алтынников. Он был очень вынослив и понятлив: понимал командира с полуслова. А кок Василий Иванов, подносчик снарядов, был любимцем экипажа благодаря вкусной и разнообразной пище, которую он умел готовить в любых условиях. Ныне он шеф-повар первоклассного ресторана в Керчи.
С особой признательностью вспоминает Аскеров боцмана старшину 1-й статьи Тарасова.
В Новороссийске перед звеном СКА поставили задачу забрать с Херсонесского мыса и из района 35-й батареи бойцов и командиров, продолжавших оказывать сопротивление врагу.
Стали запасаться горючим. Цистерны на сторожевых катерах не могли вместить горючее и на обратный путь, пришлось заполнить различные емкости: бочки, канистры, банки. Часть бочек находилась на верхней палубе.