Пана накрыло волной легкого смущения и даже словно бы обиды, что мальчишка не за него вступался, а тупо и бездушно исполнял Устав как сотни других, вздохнул чуть заметно и хотел было уже отвернуться вовсе, как тот спросил:
- Как тебя звать-то, мелкий?
Пан моментально вскипел от такого обращения, но тут же подавил в себе эту обжигающую волну – не хватало еще и самому получить нагоняй от этого умника за недозволенные Уставом эмоции. Да и какой он вообще, к диким, мелкий, когда он на полголовы выше всех вокруг? Нет уж, на провокации он так просто не поддается.
- Пан, - буркнул он своё имя, которое тоже не любил всей душой, какими бы глупыми и бесполезными ни были попытки сопротивления данности. Ох уж эти родители - мало того, что на свет произвели в предпоследний день года, так еще и назвали в три буквы, как будто он из Низкого Сектора, ну честное слово, стыдоба! В Среднем, конечно, имена из трех букв чуть ли не чаще четырехбуквенных встречаются, но всё равно ведь как-то обидно…
- А меня Лекс, - откликнулся парень, и впервые чуть теплая тень легла на его точёный профиль. Он открыл было рот сказать что-то еще, но удар гонга перебил его, заставив мальчишек вытянуться по стойке «смирно» и стихнуть. Первый подготовительный сбор начался.
Могучий голос из мегафона громогласно и решительно начал свою стандартную речь: «С того дня, как Всеединый Управитель поделил Великую Империю нашу на три Сектора и по справедливости отдал каждому гражданину его исконные права; с того самого достославного дня перед каждым мужчиной Среднего Сектора стоит долг честно нести своё имя рабочего и бойца, труженика и защитника – бесстрастного, сильного и твердого. Каждый из вас, дети, стоит теперь пред вратами взрослой жизни, самостоятельности и силы, имя которых – совершеннолетие, и каждый знает, что такая ответственность не может быть дарована любому – её нужно заслужить собственными усердием, терпением и мужеством…» Пана словно передергивало от этих слов каждый раз, как он слышал звучавшую речь, стандартную и заученную наизусть уже много лет тому назад, но лицо его оставалось непроницаемым, хотя чувство, что внутри что-то с хрустом надрывается от каждого слова, комом стояло поперёк горла. У него неприятно засосало под ложечкой, он нервничал и хотел скорее покончить уже с давящим пафосом происходящего, но то было, разумеется, вне его власти. Приходилось лишь, как десяткам других ребят стоять по стойке «смирно» под начинающим накрапывать мелким дождем, неподвижно и натянуто, и делать вид, что он едва не до одержимости горд честью участвовать в предстоящем неведомом испытании, которое все мужчины упоминают, как правило, с ужасом или отвращением – если вообще имеют дерзость упоминать. А обряд Посвящения всегда относился к тем вещам, о которых не говорят вовсе, не спрашивают и не отвечают, хотя официально то и не запрещено Уставом. Впрочем, подобных тем в Среднем Секторе (а, может, и за его пределами, как знать) и так было предостаточно, тем, на существование которых принято закрывать глаза, словно их не существует вовсе.
Первое построение длилось не меньше двух, а то и трех часов, по крайней мере, так показалось Пану, замерзшему почти до дрожи; намокшая сосульками светлая челка неудобно падала на лицо, и холодные капли с нее заливали глаза, но поправить волосы не предписанным Уставом движением мальчик не имел права. Его знобило, словно на дворе был октябрь, а не середина мая, и было уже не до чести и гордости, и было уже совершенно не интересно, что ожидает его и всех этих парней, что маршируют теперь бок о бок с ним по широкому двору. Через месяц, в конце концов, они и так узнают всё сами… Только в какой-то момент Пан всё равно не удержался и чуть-чуть обернулся коротким движением, чтобы посмотреть, где идет тот мальчишка, что вступился за него, столь резко одернув равного себе, и с удивлением понял, что его нет в той колонне, где он должен был находиться. Нет, определенно с ним что-то нечисто.
Ответ на свой вопрос, однако, Пан нашел совсем скоро, с изумлением завидев своего нового знакомого, Лекса, стоящего в стороне чуть поодаль от комендантского стола, с непроницаемо-серьезным выражением лица ведущего беседу с кем-то из должностных лиц. В цветах их формы Пан не очень-то разбирался, наверное, комендант… хотя, как знать, слово «комендант» употреблялось в Среднем Секторе касательно любого Высокого, наделенного некоторой властью – а уж кто их там различит, кто есть кто. Коменданты, советники – он всей иерархии-то знать не знает, какое тут различение. Колонна, в которой шёл Пан, тем временем как раз приближалась к ним, и мальчик отчетливо услышал из уст второго слова: «… и, как всегда, спасибо за работу, Алексис», адресованные черноволосому молодому человеку, только что стоявшим бок о бок с ним самим.
А-лек-сис. Семь букв! Ошарашенный своим открытием, Пан вдруг встретился с ним глазами и, неожиданно для себя самого почувствовав горечь и неприязнь, гордо вздернул подбородок, отворачиваясь. «Лекс». Чтоб его. Злая досада, острая и непонятная ему самому, душила паренька изнутри: какого дикого делал мальчишка Высокого Сектора среди них, каких-то всего-навсего Средних? Следил? Шпионил?
Проклятый подсадной.
========== Глава 2 Личные интересы ==========
Ия знала, что всё это ложь. С самого детства, всю жизнь была уверена, что всё, всё без исключения – одна большая ложь, что лгут все и повсюду, обо всём, а о чем не лгут – о том молчат - тоже нарочно. И что тебе самой надо быть такой же – чтобы выжить. Чтобы не пропасть бесследно, как пропала её мать еще много лет назад.
О нет, разумеется, все детство ей говорили, что мама тяжело болела и умерла в изоляторе, обещали ей, что из её генов эта болезнь была предусмотрительно изъята… Но только потом девчонка подросла и пошла в хорошую школу – не в какие-то общеобразовательные пять классов, а в настоящую школу, где учат девять лет, где учат не только читать и писать, и не только моральным нормам Империи, асексуальному воспитанию и Слову Святому Законному, но даже информатике, химии и немножко физике, после которой можно поступить в закрытый колледж… Замечталась, как же. Колледж – он только в шестнадцатом квартале, самом благополучном, и только для мальчишек, ей там не место. А почему не место, позвольте спросить? Все что-то мямлят в ответ невнятное, а отец-то у нее вообще-то Высокий, пусть и живут они в Среднем Секторе, только вот ей, Ие Мессель, дороги туда нет, и не было бы, даже родись она парнем, и не нужно врать с большими честными глазами, что мама умерла. Будь она из Высоких – да хоть бы и Средних, неважно! – будь она с отцом на законных основаниях, разве бы было дано девчонке имя из двух букв? Двух, куда же хуже, куда же презрительнее?.. Наверняка отец постарался.
Ия знала, что всё это ложь, вся её жизнь от начала и до конца – потому что мамка наверняка была из Низкого Сектора, а отец попросту взял ее силой, наплевав на все нормы, во время очередной экспедиции в закрытую зону. И никто из её, Ии, генов ничего не изымал, потому что развивалась она не в колбе Центра Зачатия, как нормальные граждане Империи, а как дикая, как по Уставу нельзя… Только отцу отказаться от ребенка потом почему-то не дали, вот и пришлось ему в Средний Сектор переселяться, пусть и в один из лучших кварталов, да не в том дело. А куда маму дели – поди, найди, разве кто скажет, разве кто знает, сыщет?.. Иногда, наверное, ей и впрямь словно не хватало чего-то женского, теплого, покровительственного, что так естественно получают девушки её возраста от своих матерей, не хватало… не советов, нет, их она бы спешно отринула, сочтя поучениями, но самой возможности получить ответ хотя бы на некоторые свои вопросы или сомнения. Девушке это порой казалось странным, особенно когда в её голову закрадывались недобрые мысли о том, что без примера матери перед глазами, она не видит и примера женской покорности, насаждаемой Системой, отчего и сама покорной быть не собирается. И всё же это было так на протяжении многих лет – Ия словно вглядывалась в окружавших её женщин на пятнадцать, двадцать лет старше нее, словно искала что-то и не находила, не очень-то веря, что оно, неведомое искомое, и правда существует.