Дождь моросил по зеленым кронам деревьев, умиротворяюще покачивавших свои ветки перед той стеной комнаты, что была полностью из стекла: молодой человек избегал высоких этажей, несмотря на обзор, порой открывавшийся с них; и дело было даже не в акрофобии или чем-то подобном, но, куда вероятнее, элементарно в той самой крайней рациональности, что так настойчиво навязывалась жителям Империи с младенчества. Как правило, Алексис просто не хотел тратить ни одной лишней минуты на лифты и лестницы, чего невозможно было избежать, живя в высотных зданиях, а кроме того… именно эти кроны деревьев, частично мешавшие обозрению через стеклостену, делали квартиру чуть более закрытой, ведь заглянуть в окна четвертого этажа что с земли, что с воздуха чисто технически куда сложнее, нежели в окна первого или двадцать восьмого. А для чего еще нужна стеклостена, если не для этого?
Кофемашина призывно пискнула с кухни, извещая своего владельца, что неизменный двойной эспрессо с соевым молоком и без сахара готов, а экран планшета на столе возле двери в ванную (еще не хватало размещать персональный компьютер в зоне обозрения через стеклостену) – новехонькой модели WARX III, едва-едва появившейся в онлайн-магазинах – потребовал ввести пароль и отпечаток пальца для дальнейшей загрузки.
Каждое лето, накануне обряда Посвящения четырнадцати-и пятнадцатилетних мальчишек в мужчины, Алексис Брант ездил в Средний Сектор наблюдать новичков. Разумеется, он был далеко не единственным, кто занимался выбором достойных из общей серой массы, но глаз его был отлично наметан, а сердце – которое в этом вопросе он отчего-то порой слушал – раз за разом подсказывало верные решения. Алексис Брант в свои стукнувшие лишь пару месяцев назад двадцать лет уже имел должность Мастера, а в придачу к тому завидную перспективу карьерного роста в образовательно-административной сфере Высокого Сектора Великой Империи, сулившую ему уже совсем скоро должность наставника. Говоря откровенно, должность наставника казалась молодому человеку мучительно скучной, а общение с людьми всегда приносило куда большие удовлетворение и даже удовольствие, нежели организация учебного процесса, но ведь и эта должность – не предел, верно? А мероприятия, подобные обряду Посвящения, куда он с напарником год от года ездил заниматься включенным наблюдением, позволяли хоть чуточку отвлечься от зашкаливающего контроля административных корпусов, посмотреть жизнь других людей, пусть и низшего, нежели его собственный, класса и уровня жизни, и сделать вид, что он чувствует себя юным и равным среди пятнадцатилетних пареньков, едва вступающих во взрослую жизнь.
Алексису должно было присутствовать на обоих предварительных построениях, смотреть в оба и не слишком сильно выдавать себя, хотя порой он и поигрывал с этим ограничением, небезосновательно полагая, что подвергающийся стрессу пятнадцатилетний парень, внимательный и сообразительный настолько, чтобы распознать в нем чужака и наблюдателя, достоин не только уважения и похвалы, но, вероятно, и чего-то большего, с той оговоркой, что пройдет отбор и по иным критериям государственной службы. Кроме того, писать отчеты о прошедших наблюдениях и, что самое главное, предоставлять информацию в равной мере о лицах его заинтересовавших, а так же и тех, кто вызвал впечатление неблагонадежности.
Разумеется, ни капли неловкости за свои действия Алексису испытывать было не положено – ведь смущение – это такое же, как и сотни других, чувство, а позволять чувствам овладевать собой Уставом запрещено даже женщинам, не то что взрослым мужчинам, занимающим административные должности. Ведь, как гласило Святое Слово, человеку, обладающему разумом, естественно мыслить, а не потакать своим страстям. То же, что несет угрозу истерического всплеска и мешает рационально мыслить и правильно развиваться, уподобляя людей животным, – то вне закона, вот и всё. В категорию неестественного, разумеется, попадали любые эмоции, равно как, например, злость, похоть, привязанность, любовь, грусть и огромный список прочего, о чем и рассуждать вслух в общем-то было некультурно и вульгарно даже для Среднего Сектора, не говоря о Высоком. Ведь, если уж человек по природе своей наделен разумом, нельзя позволить аффектам и инстинктам брать над ним контроль – на этом и была выстроена вся Система после того, как дикие разрушили доимперский мир, ведомые своими низменными порывами.
Сунув подмышку свой готовый к работе WARX III и почти уже пустую пачку сигарет – в карман любимой бело-синей клетчатой рубашки, - он вышел на слишком уж тесный по меркам его просторной и не по-холостяцки чистой квартиры балкон и сделал большой глоток горячего кофе, вдыхая свежий воздух, ветром гулявший в тишине еще не проснувшегося двора. Отчего-то всякий раз, взяв в руки эту чашку, Алексис невольно задумывался о своем будущем, словно она, купленная в противоречие подаренному матерью на его новоселье огромному и безмерно дорогому сервизу, оглушительно громко кричала о том, что в его жизни никогда не будет столько людей, чтобы использовать целиком всю эту проклятую посуду. Не то что бы Алексис был таким уж затворником, хотя работа в Академии, да и вся Система едва ли оставляли ему много времени на самого себя, но шумные собрания людей, а тем более посторонние «гости» в его собственном доме всегда утомляли молодого человека и выводили из себя. Простите, но добровольно заводить и много лет после терпеть в своей квартире какую-то женщину и ораву галдящих ребятишек в придачу он точно не собирался, пусть хоть весь Высокий Сектор твердит ему о долге перед Империей повышать прирост населения. Нет, семья виделась ему исключительно лишней головной болью, особенно когда в памяти всплывали тройняшки-сыновья его старшего брата, Алберса, которым едва исполнилось три года ушедшей весной. Легче налог на бездетность платить, не разорится, чем терпеть такую головную боль всю жизнь. Тем более, что последняя его и без того мучает почти что хронически.
Алексис выбросил из головы эти странные, непонятно к чему пришедшие мысли и уселся в кресло, напоминающее своей формой половину яйца, с мягкой черной обивкой, подобрав под себя холодные босые ноги и открывая легким касанием сенсорного экрана планшета архив досье на мальчишек, стоявших в этом году на пороге совершеннолетия. Да, всё же утро – отличное время для важных или особенно личных дел: будучи урождённым Высоким и проведя уже не один год в Академии Службы Империи в Высоком Секторе, Алексис прекрасно знал, что внимание стражей порядка, особенно тех, что просматривают внутренние видеокамеры в квартирах и, в меньшей, однако, степени, уличного патруля, наиболее слабо с 4 до 6-7 утра, когда даже самых дебоширов, если таковые вдруг найдутся, уже сморил сон, а добропорядочные граждане еще не успели толком проснуться. Кресло своё, к слову сказать, молодой человек тоже любил именно за то, что в нём, как Алексис ни сядь, никто и никаким образом не смог бы заглянуть ему через плечо в экран личного компьютера.
В этом году привлекших внимание Мастера парней звали Артур Рот и Пан Вайнке. Первый, как показала база, оказался троюродным братом одного из его, Алексиса, давних знакомых, имевшим невезение родиться в Среднем Секторе, обладая достаточными правами на жизнь в Высоком. В принципе, «порода» его была заметна наметанному глазу сразу же, даже уже и в манере держаться – без высокомерия, но с несомненным, безукоризненно холодным чувством собственного достоинства. Второй… а кто его знает, что такого было у второго, что он не выходил из головы Мастера с самого вчерашнего утра и до сего момента. Если верить информации, предоставленной базой данных (а уж этому-то источнику верить стоило безоговорочно, ибо выпуск ежедневных новостей позавидовал бы скорости ее непрерывного обновления), то Вайнке – сама серость и безликость: родня и ногой не ступала за пределы Среднего Сектора, образование – пока что четыре из пяти базовых классов, и едва ли общий доход семьи позволит ему продолжить обучение, заканчивающееся через год… Да, интересный случай – Алексис был, пожалуй, даже отчасти озадачен собственным вниманием к этому парнишке. И, тем не менее, тот явно что-то заметил – нет, речь не о том, что он видел Алексиса у комендантского стола, что вообще-то тоже отнюдь не было его, Алексиса, оплошностью или упущением, - но заметил что-то в нем самом за те считанные мгновения, что они успели уделить друг другу… Однако он не мог понять, что именно углядел в нем Пан, и это-то и вызывало интерес, если даже не настороженность.