И даже сейчас, когда все почти идеально и я развеяла морок неприятной встречи, в память врезаются слова Рафаэля о том, что я — ходячие тридцать три несчастья, и за мной нужен глаз да глаз, особенно если я делаю вещи, которыми нормальный человек просто физически не может причинить себе вред.
— Можем остаться дома, если хочешь, — предлагает Дима, когда я снова некстати кисну в тяжелых воспоминаниях.
Я хочу, очень хочу, потому что наизнанку выворачивает от мысли, что придется сидеть в компании малознакомых людей, слушать их шутки, улыбаться и говорить что-то в ответ. Но у Димы своя жизнь, и в той среде, где он «обитает», есть свои правила, которым нужно подчиняться, чтобы не вывалиться за борт успешной жизни. Все эти обязательные встречи, ужины, необходимость поддерживать видимость хороших отношений с правильными людьми — это часть него самого, и раз уж я согласилась стать его женой, то нужно, как любит говорить Юля, соответствовать.
— Я в порядке, выпью аспирин — и буду готова поддерживать тебя за столом.
Он не то, чтобы охотно мне верит, потому что какое-то время изучает пытливым взглядом, но я скрепляю свое согласие поцелуем, и Дима охотно перебирается ко мне на диван. Обнимает, нежно и ласково, подбирается, словно Гензель к Сахарному домику, прислушивается, будут ли уместны его поглаживания пониже спины.
В какой-то момент мне даже хочется, чтобы он опустил ладони еще ниже, чтобы эти руки стали капельку сильнее, обозначились на ягодицах хотя бы временными отпечатками. Поэтому тянусь к нему, прижимаясь боком, осторожно поглаживая его грудь через дорогую рубашку. Он всегда подтянут, хорошо одет и пахнет хозяином жизни, и мне по душе такая гремучая смесь, потому что, вопреки всему, она обещает защиту, а не разрушение. И я больше никогда не соглашусь на что-то другое. Поэтому и собираюсь стать его женой, чтобы спрятаться от мира мужчин в неприступной башне брака.
И когда Дима откликается на мою мольбу, и пытается разжать мои губы поцелуем, что- то резко, ошеломительно меняется. Даже не понимаю что, но воздух вокруг будто наполняется разряженным кислородом, и каждый вдох внезапно насквозь пропитан совсем другим запахом, и эти стоны мне в губы — они чужие.
Распахиваю глаза — и взгляд хищника пронзает меня до самого затылка. Боль такая нестерпимая, что хочется плакать, но глаза сухие от страха.
Габриэль?
Он насмехается, хватает меня за щеки и грубо раскрывает рот, как будто я — рыба, проглотившая его хитрую наживку, которую он достанет даже из желудка, и плевать, если порвет легкие и гортань. Я физически ощущаю, как он тянет, водит и морит, и вместе с отравленным поцелуем разрывает меня изнутри. И с упоением глотает губами мои жалкие попытки его остановить.
— Нет! — Я пинаю его ногами… и смотрю в ошалелые глаза Димы, которого только что чуть не столкнула с дивана.
— Кира, я… Прости, черт. — Он потирает переносицу, морщится и встает.
Я выдыхаю только когда зона моего личного пространства снова оказывается приятно пустой. Видит бог, я хочу его полюбить, хочу дать ему то, что он заслуживает, потому что ни один мужчина на свете не сделал бы для меня столько, сколько сделала он. Но каждый раз, когда мы пытаемся сблизиться, что-то происходит. Мы словно два грызуна в пластиковых шарах: бьемся друг об друга, делая вид, что это достаточная степень физической близости и нас все вполне устраивает. Но на деле все куда сложнее.
Тем более сегодня, сейчас, потому что этот порыв был порождением ненависти и страха, а никак не любви. И потому что в этот короткий импульс, в долю секунды, достаточную для рождения Частицы всего, я чувствовала себя живой.
— Я не тороплю тебя, хорошо? — Дима ищет в моем лице признаки прощения, а я несусь к нему, чтобы спрятать голову на плече.
Потому что он может увидеть там то, от чего мои внутренности скручиваются узлом, а душа наполняется ненавистью, только на этот раз — к себе самой.
Мой психолог говорит, что это пожар наполнил меня тягой к саморазрушению. И впервые за два года я не могу ничего противопоставить его словам, потому что любая нормальная женщина на моем месте давно бы сбежала от Ангела смерти, а я, вопреки здравому смыслу, надеюсь уйти от него живой.